Однополчане - [8]

У Дмитрия Васильевича обычная биография. Окончив в 1933 году Качинскую летную школу, он остался в приграничном округе. Дослужился до помощника командира эскадрильи, летал отлично, активно участвовал в партийной работе, был членом бригадной партийной комиссии, депутатом городского Совета. В 1940 году его послали на курсы комиссаров-летчиков, которые он успешно окончил и вернулся в свой полк на должность комиссара.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Задание выполнено. Самолеты легли на обратный курс. Теперь можно и передохнуть немного. Яков расстегнул шлемофон, глянул вниз. Минск. Плывут густые клубы дыма — город горит. Там тянется бесконечная вереница людей. А по шоссе жители Минска покидают родной город. Медленно движется скорбное шествие. До чего же саднит сердце, когда видишь такое. Но что это? Яков вздрогнул. Черная тень мелькнула под самолетом. Фашистский бомбардировщик! Сейчас он сбросит бомбы. Те, внизу, абсолютно беззащитны. Женщины, дети, старики… Что делать? Патронов нет… Мысль работала напряженно. И вдруг мелькнуло: «Таран!». Да, это единственный выход. Раздумывать некогда. Самолет рванулся вниз. Замелькали зеленые квадраты садов, строения. Скользнула серая полоса дороги.

— За все, за все, — прошептал Яков, не сводя глаз с хвоста фашистского самолета.

— Правильно, Яша, молодец, правильно! — приглушенно прозвучал в наушниках голос Пряхина. — Спасибо, друг, ты все понял. Очень правильно понял.

Немецкий самолет заметил приближавшуюся советскую машину, открыл огонь из крупнокалиберных пулеметов. Но было поздно. Советский бомбардировщик винтом врезался в хвост фашистского самолета.

Мотор был поврежден. Машина падала на нос. Якову удалось вывести самолет из отвесного падения. Воспользовавшись этим, он направил машину на посадку. Самолет сел на фюзеляж в болото. Колосков поспешно снял парашют, выскочил из кабины. Липкая грязь засасывала ноги. Летчик отошел от самолета и устало опустился на пенек. Подошел штурман.

— Не ранен?

— Кажется, нет… Посмотри, вот их мы спасли сейчас.

К летчикам направлялись люди. Это были беженцы.

Первой подошла пожилая женщина, ее босые ноги опухли, почернели. Видно было, что много десятков километров прошли они. А сколько надо было еще пройти!

— Родные вы мои, соколы, — сказала она и низко поклонилась летчикам, — от нас вам спасибо…

— Что вы, что вы, мамаша!

Летчиков окружила плотная толпа. Люди стояли молча. Не взгляды их были красноречивей самых горячих слов благодарности.

Вдруг толпа колыхнулась, отпрянула. Кто-то крикнул:

— Вот они, с парашютами спустились, да удрать не удалось, поймали.

Их было двое. Впереди шел худой, небритый летчик. За ним следовала женщина-стрелок. Гортанным голосом фашист бросил ей через плечо:

— Иди вперед.

Боязливо озираясь по сторонам, немка ускорила шаг.

— Паскуда, — яростно выкрикнула старуха-беженка. — Смерть тебе, смерть, да не людская, а черная. — Она побежала вслед за немцами.

— Чего стоите, они в наших детей стреляли. Мы — их судьи! — взывала другая женщина.

Вся толпа кинулась к пленным… Летчик и штурман молча отвернулись.

Немного погодя подъехала легковая машина. Хлопнув дверцей, из нее выскочил лейтенант государственной безопасности.

— Мы из Борисова за вами, товарищи, — обратился он к летчикам. — О самолете не беспокойтесь, все будет сделано.

— От Борисова до нас два часа езды, — заметил повеселевший Пряхин.

Яков встал, но тотчас же пошатнулся и опустился на землю. Лицо его побледнело.

— Голова закружилась, — удивленно проговорил он и, как бы оправдываясь, добавил: — Первый раз в жизни.

Ему помогли подняться.

Машина мчалась к городу. Колосков осторожно, с трудом раскрыл планшет, стал доставать карту. Из планшета выпала фотографическая карточка. Таня!

Все эти дни Яков почти не вспоминал о ней и сейчас почувствовал себя виноватым. А был ли он виноват? Так много произошло за эти дни: беспрерывные бои и бомбежки, гибель товарищей и ранение Дружинина, трудные мысли об отступлении. Огненный смерч, кровь, предельное напряжение всех сил, душевных и физических. Все это слишком резко обозначило грань между мирным, довоенным и этими несколькими днями. За гранью осталась совершенно иная жизнь, и в той жизни была она, Таня. В теперешнюю же его жизнь она не успела еще войти.

Таня! Сколько же времени прошло с их последней встречи? Много? Мало? Ведь сейчас счет ведется совсем иначе. Дни порой вырастают в годы, порой летят, как мгновения. Последнюю встречу Яков помнит очень хорошо…

Перрон харьковского вокзала. Таня бежит по железнодорожному полотну, перескакивая через шпалы. Он бросился навстречу ей.

— Таня! Едем со мной. Сейчас же. Ну зачем, ну чего нам ждать?

— Вот торопыга! Вот прямо так сейчас и ехать? А может, я и совсем не приеду к тебе, — Таня стояла близко-близко. Ух, какие у нее глаза. Серые, огромные, смеющиеся.

— Таня! Мы же договорились.

— Мало ли что! Знаешь, говорят, сердце девичье переменчиво, — а глаза продолжали смеяться.

— Не шути так. Таня!

— Хорошо, хороша. Конечно, приеду к тебе, — и чуть понизив голос: — Люблю!

— Танька! — Яков схватил девушку за плечи, стал целовать.

— Сумасшедший! Пусти! Люди!