Одиссея. В прозаическом переложении Лоуренса Аравийского - [43]

«Я бросил тушу на берег перед корпусом корабля, созвал свою команду и ободрил их радостной вестью:

— Друзья, — сказал я, — сколько ни горюй, а в Аид раньше времени не попадешь. Пока есть мясо и выпивка на борту, будем есть и пить, чтобы не зачахнуть с голоду.

«Они быстро поняли мой намек, высунули головы из-под накидок и собрались на краю моря, с восхищением разглядывая оленя, мой замечательный охотничий трофей. И было на что смотреть — олень отличался чудовищными размерами. Наглядевшись, они умыли руки и приготовили роскошный пир, за которым сидели до заката, объедаясь олениной и попивая вино. Когда солнце село и спустился мрак, мы уснули у моря. А на рассвете я собрал всеобщий совет и сказал:

— Товарищи, мы в отчаянном положении. Мы не знаем, где Запад и где Восток, не различаем земель рассвета от стран заката. Если у кого-нибудь из вас есть идея, что делать — выкладывайте. Я, правду говоря, не вижу выхода, да, может, выхода нет вообще. Когда я поднялся на холм и огляделся, то увидел, что мы находимся на острове, и бескрайнее море венком окружает его. Остров этот равнинный, и в самой его сердцевине, в чаще леса я заметил дымок.

«Мои вести сломили их окончательно. Они вспоминали неистовство листригона Антифата и преступную жестокость людоедов-циклопов. Они заревели в голос, проливая крупные слезы. Но от их плача никакого проку не было. Наконец, я пересчитал моих облаченных в броню воинов и разделил их на два отряда. Во главе одного я стал сам, а во главе другого — благородный Эврилох, джентльмен и офицер. Мы положили жребии в медный шлем, чтобы определить, кто пойдет на разведку. Выпал жребий отважного Эврилоха, и он повел свой отряд. Горько плакали его двадцать два воина, а мои двадцать два плакали в знак сочувствия.

«Отряд Эврилоха пробирался по лесным прогалинам, пока не дошел до сложенных из тесаного камня стен дома Кирки. Дом стоял на лужайке посреди чащи, а вокруг бродили горные волки и львы, а на самом деле заколдованные жертвы ее чародейского зелья. Они не только не нападали на моих матросов, но прыгали им на грудь, облизывали лица и виляли длинными хвостами, как собаки, ластящиеся к хозяину, когда тот приносит им с пира лакомые кусочки. C восторгом прыгали волки и львы вокруг моих матросов, но те оробели при виде страшных клыков и когтей этих грозных и необычных ручных животных, и укрылись на веранде дворца. Они услышали, что из дворца доносится голос Кирки — прекраснокосая богиня мелодично напевала за большим ткацким станком. Она водила челноком с нитью и ткала плотную нетленную ткань, изделие редкой красоты, изящества и блеска, как заведено у богинь.

«Один из моих лучших офицеров, Полит, на которого я полагался больше всех, сказал своим товарищам:

— Друзья-моряки, кто-то во дворце работает за ткацким станком и поет так, что пол дрожит и вторит песне. Это голос женщины или богини. А ну-ка позовем ее.

«Они дружно окликнули ее, и Кирка немедленно вышла и пригласила их войти. По простоте душевной они устремились к ней, только Эврилох заподозрил подвох и остался снаружи. Кирка усадила их в кресла и на скамьи, и приготовила им смесь сыра с ячменем и желтым медом, замешанную на прамнейском вине. Туда же она подмешала сильное зелье, которое отбивало у них память о родной земле. Как только они проглотили ее угощение, она коснулась их своей волшебной палочкой, и сразу погнала в свинарник, потому что у них появились свиные рыла, и щетина, и захрюкали они, как свиньи, только разум у них остался человечий, как и раньше, и они горевали и плакали в свинарнике. А Кирка поставила перед ними желуди, каштаны и ягоды кизила. Оставалось им есть свиной харч и валяться в грязи.

«Эврилох вернулся к кораблю, чтобы рассказать о катастрофе, постигшей его отряд. Он был в таком состоянии, что при всем желании не мог сказать ни единого слова. Из глаз текли слезы, всхлипы застряли в горле, его сердце было сокрушено горем. В ужасе от этого зрелища мы засыпали его вопросами, и, наконец, мы узнали о судьбе его товарищей:

— Лорд Одиссей, — сказал он, — мы выполняли твой приказ. Мы прошли сквозь дубняк, и вышли на поляну к замку, построенному из тесаного камня. Кто-то работал там за ткацким станком и распевал чистым голосом — женщина или богиня. Мои матросы окликнули ее. Она немедленно вышла, открыла полированные двери и пригласила нас войти. Не подумав о последствиях, мои матросы устремились за ней. Я остался снаружи, опасаясь подвоха. И весь отряд пропал. Ни один не вышел, хоть я долго сидел и караулил у дверей.

«Услышав эти речи, я препоясался длинным мечом с тяжелым медным клинком и серебряными ножнами, перекинул лук через плечо и попросил его проводить меня тем же путем. Но он припал к моим коленам и слезно умолял меня крылатыми словами:

— О порожденный Зевсом, не заставляй меня возвращаться туда. Позволь мне остаться здесь, а еще лучше, давай убежим с теми, кто остался в живых. У нас еще есть шанс спастись. А если ты туда пойдешь — и сам погибнешь, и товарищей не спасешь.

— Ладно, Эврилох, — я ответил ему, — оставайся здесь, ешь и пей у борта черного корабля. А я пойду. Это мой долг.