Один выстрел во время войны - [59]

— Ага-а! Распечатался-я!..

Никита увидел, как самолет высыпал мелкие семечки; руки его вмиг рванули рычаг, груженые платформы тотчас натолкнулись на невидимое препятствие, загремели сцеплениями, напирая друг на друга: паровоз, подталкиваемый платформами, пытался остановиться, но скорость была слишком большой, а напиравшая сзади сила — неукротимой, он лез на распростертый перед ним путь уже помимо своей воли. Но вот прекратилось громыхание между платформами, и сразу начала гаснуть скорость. Медленнее набегали телеграфные столбы, ветер не свистел в открытое окно, крошево каменного угля перестало сыпаться с лотка на пол паровозной будки. Запаленный гонкой состав вдруг замер на путях. Через мгновение сбоку дороги и впереди взметнулись серые султаны взрывов.

— Ага-а… Так-то! — зло ликовал Никита. И уже снова ткнул реверс, снова послушный паровоз заработал своими локтями, привинченными к колесам…

— Федор, уголек! — прокричал Никита.

Уласов вылез на тендер. Самолет заходил на новый круг, его неторопливый разворот показался мирным и безобидным.

— Снова заходит! — крикнул Федор Васильевич в будку.

— Вижу.

Откуда только силы взялись. У лотка со стороны тендера быстро начала вырастать горка угля. Но что это творится с самолетом? Он начал падать. Ниже, ниже, совсем уже близко к земле… Вот он покачнулся, выравнивая курс, еще снизился и уже рос, приближаясь к поезду, нацелившись тупорылой головою в паровоз. Федор Васильевич не слышал выстрелов, он прежде всего увидел строчку пыли на земле рядом с поездом, у самого хвоста, потом уж понял — обстреливает. И тотчас, взвизгнув, зазвенели пули, отскочив от угля в тендере.

— Ты чего торчишь… сукин сын! — рассвирепел Никита.

Уласов нырнул в кабину, послушный командирскому окрику, словно жесть крыши могла защитить от немецких пуль. «Сидел бы в Сыромятном! Кто гнал тебя на этот расстрел?..» Мысль вспыхнула неожиданно, Федор Васильевич устыдился, не понимая, как она могла возникнуть. «Чего это я… о Сыромятном?» — он вытер рукавом разгоряченное лицо.

— Давление давайте… Давление! — хрипел Никита.

Вцепившись в ручку, Федор Васильевич выждал, когда Иван Карпович приготовится бросать уголь, рванул, топка открылась, и пламя длинным языком лизнуло распахнувшуюся дверцу.

— Р-раз! — деловито крякнул помощник машиниста.

Младший лейтенант молча наблюдал за их работой. В его глазах было и восхищение слаженными действиями, и боязнь — успеют ли они до очередного захода самолета управиться с углем. Он повесил шинель на крючок у лестницы из будки, подошел к Ивану Карповичу.

— Дай-ка я покидаю. Отдохни…

— Ты что-о?! Это мое дело.

Но младший лейтенант не отступал. Он дождался, когда освободится лопата, и вылез на тендер. Самолета не было, и он начал подгребать уголь поближе к лотку.

— Не видно? — услышал он голос Никиты.

— Пока не видно! — прокричал в ответ младший лейтенант.

Спустившись в будку, он еле перевел дыхание.

— А кидать-то… во-он как!.. Улетел. Один, а тоже, мне, с бомбами, отбился небось от стаи… Ничего, нарвется, укокошат…

Под спокойный, умиротворенный перестук колес улеглась ершистость Никиты.

— Вот, брат, какие дела… — протянул он, встретившись взглядом с Федором Васильевичем. Он вроде бы каялся за свое настойчивое приглашение в такую опасную поездку.

— Ничего, бывает… — в тон ему ответил Уласов.

Без обстрела и бомбежек проехали еще два перегона. Но чувствовалось, что покой этот неустойчивый. То и дело из лесных посадок, подступавших к дороге, по одному выходили красноармейцы навстречу поезду. Выйдет, взмахнет желтым флажком, дескать, следуй дальше, путь безопасен, и обратно в посадки, человека словно вовсе не было. Никита уже настороженно ловил глазами появление следующего бойца. Если красноармеец долго не появлялся у дороги, он уже тянулся к реверсу, — не потребуется ли срочная остановка?

А перед въездом на узловую станцию младший лейтенант, часто выходивший на тендер, вдруг заорал:

— Воздух!

Ошибки не было: несколько самолетов, накренившись, цепочкой выходили на движущуюся по железной дороге цель.

Никита стиснул зубы, опять чуть ли не вполовину вылез из окна. Он что-то говорил, но говорил только для себя, будто убеждая в правильности решения; губы его шевелились, в будке были слышны отрывистые звуки:

— Я те… покажу… я те уло… скоти…

Он окинул взглядом полнеба.

— Начне-ем!..

Завизжали тормоза, забуксовали колеса, срывая с рельсов стремительные искры. Наконец поезд замер. В ту же секунду паровоз резко попятился, вместе с ним попятились платформы, подталкивая друг дружку в обратный путь. И поехали, и поехали…

Несколько бомб рвануло между посадками и насыпью. Будку обдало гарью и дымом. Рвануло еще. Показалось, что паровоз еле удержался на пути, чуть было не свалился набок, на мгновение даже замер, потом, опомнившись, с новой силой заспешил назад, будто вот-вот окажется он дома, вне опасности. А бомбы уже клевали само полотно железной дороги, только что освобожденной от поезда.

Иван Карпович подскочил к Самофалову, дернул его от окна.

— Сгинь, дура!..

Никита сел на пол рядом с откидным стульчиком. И вдруг вскочил, рассвирепевшими глазами обжег своего помощника: