Один из нас - [63]

Даже сейчас, после того как она обучала их уже два года, ей было трудно определить, о чем они думают. Они выглядели угрожающе вне зависимости от их действий. Крупные асимметричные черты лица, гротескные пропорции тела, оскаленные зубы… Они говорили тебе «здрасте», а твой ум на инстинктивном уровне переводил это как «Ха, ручаюсь, на вкус ты похожа на курицу».

Амелия решила прибегнуть к старому испытанному средству: задавать вопросы.

– Кто-нибудь может сказать, почему Север просто не позволил Югу идти своим путем?

Никто не поднял руку.

– Давай ты, Джордж. Ручаюсь, ты знаешь правильный ответ.

– Я отказываюсь отвечать, – сказал мальчик.

– Почему?

– У меня забастовка.

– Почему же ты в классе, если у тебя забастовка?

– Посещать класс меня принуждают силой, – ответил он. – Но я не обязан участвовать в обсуждениях.

Боже милосердный, он говорил серьезно!

– Ну хорошо. И почему ты бастуешь?

– Неделю назад один из учащихся этого заведения был убит во время дисциплинарного взыскания, – разъяснил мальчик. – Пять дней назад другого учащегося арестовали по ложному обвинению в убийстве, и с тех пор он содержится в заключении без какой-либо юридической помощи.

– Вот как, – проговорила учительница.

Ей сказали, что Тоби Фримен упал с лестницы. У нее не было причин не верить, хотя по обрывкам, которые ей случалось слышать то здесь, то там, она догадывалась о существовании Дисциплинарной и о том, что в ней происходило. Что касается Еноха Брайанта, насколько она понимала, мальчик убил двоих человек и искалечил учителя. Сама она всегда считала его довольно милым, но все свидетельства вопияли о его вине. Это была настоящая трагедия.

Впрочем, спорить с Джорджем не было смысла. Он однажды отнял у нее целый час классного времени, доказывая, что коммунизм принес больше материальной пользы, чем вреда, если основываться исключительно на утилитарной этике. И хотя она знала, что он не прав, доказать это было очень непросто. Порой мальчик даже приводил аргументы с обеих сторон, чем окончательно сбивал ее с толку. На уроках Джордж привносил волнующий элемент, но был способен вымотать все силы.

Она обвела взглядом остальных учеников:

– Следует ли понимать, что Джордж высказался за вас всех?

Аттикус Черчилль кивнул квадратной головой. Это был гигант, да еще и с рогами, однако дети с их непостижимой логикой называли его Крохой. Он был настолько крупным, что сидел на полу, поскольку не помещался ни за одним столом. Ему было пятнадцать – один из первых представителей чумного поколения.

– Мы все вместе с Мозгом, – заявил он своим глубоким баритоном.

Учительница вздохнула.

– Что ж, в таком случае урок закончен.

Чумные дети поднялись с мест и направились к выходу.

– Джордж, останься, пожалуйста, – добавила она.

Мальчик снова сел, дожидаясь, пока остальные ученики покинут класс. Последним взгромоздился на ноги Аттикус. Он прошаркал по скрипящему полу, нагнулся, протискиваясь в дверь, и наконец вышел.

– Я ухожу из Дома, – объявила мисс Оливер.

У Джорджа не было проблем с обратной реакцией. Морщины на его лице собрались в выражение изумления и огорчения.

– Мой черед спросить, почему?

Единственной действительно пугающей чертой этого мальчика была его сообразительность. Амелия не сомневалась, что его IQ соответствует уровню гения, а возможно и превосходит этот уровень. Она была уверена, что он способен понять все, что она ему скажет, – умом. Однако настоящее понимание умом не ограничивается.

В 1982 году дела у всех шли хуже некуда. После колледжа она не могла найти работу на Севере, поэтому приняла предложение перебраться в Джорджию, чтобы обучать чумных детей в одном из многочисленных Домов. Ей это представлялось волнующим и увлекательным приключением, все равно что вступить в Корпус мира. Жизнь в Филадельфии была похожа на бег наперегонки со временем. Она предвкушала тихую, простую жизнь среди людей, привыкших ходить не спеша и находящих свободную минутку, чтобы понюхать цветы.

С самого приезда, однако, она возненавидела здесь практически все. Она ненавидела округ Старк с его жарой и мухами, с его преувеличенной любезностью, облекавшей любой социальный контакт, словно слой тошнотворно сладкой глазури поверх куска собачьего дерьма. На Севере люди просто посылали тебя куда подальше; на Юге тебе говорили «благослови тебя Бог» и называли «милочкой». Ее постоянно спрашивали: «Вы, милочка, верно, не здешняя?»

«Идите на …! – хотелось ей ответить. – Разуйте глаза и отправляйтесь!»

Многие видели в ней негритянку с большим самомнением, горожанку, набравшуюся либеральных взглядов, женщину, которой не нужен мужчина. Пришлую, не имеющую в городе ни связей, ни родни. Единственное, что местные любили больше, чем жаловаться на янки, глядящих на них свысока, – это глядеть свысока на всех остальных.

Но больше всего она ненавидела Дом. Этот мрачный, вонючий, полуразвалившийся старый рабовладельческий особняк, маскирующийся под школу. Смехотворный учебный план, физический труд, по большей части принудительный, и привитие детям социальных рефлексов, которые выдавались за обучение. Сами дети пугали ее, хотя со временем она к ним немного привыкла. К некоторым из них – как, например, к Джорджу – она даже начала питать довольно теплые чувства. Однако учителя приводили ее в ужас. Бывшие уголовники, наркоманы и нищеброды. Почти все они были мужчины, и они вечно улыбались ей, когда улыбаться было особенно нечему. Вилли Джефферсон, Натан Берд, Чарли Рукер и остальные. Хуже всех был директор Уиллард – старый стервятник, которого она про себя называла «Главным надзирателем». Она боялась их настолько, что носила с собой в сумочке старый револьвер 38 калибра.