Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата - [47]

Поезд остановился, и в наступившей тишине я действительно услышал отданный на незнакомом языке громкий приказ. Солдаты пришли в движение. Часть их рассыпалась по перрону, остальные остались в строю около вокзала. К каждому вагону подошли двое и стали у тамбура. Дверь соседнего купе открылась, в коридоре появился какой-то сонный мужчина и тоже стал наблюдать за происходящим. Я спросил, не знает ли он, что все это может означать. Уж не гонятся ли за каким-то международным террористом? Мужчина — он оказался русским — бросил на меня такой взгляд, как будто я неудачно пошутил. «Да не за террористами они гоняются, а за нами». — вздохнул он. «Кто они?» — «Эстонцы. Кто ж еще? Мало того, что гражданство у нас отобрали, так еще теперь родственников отваживают. Визу начинают требовать». — «Визу?» — «Разве вы не слышали? С сегодняшнего дня Эстония вводит визовый режим с Россией». И он пошел в купе будить жену.

Каждый, кому не по нраву окружающая его действительность, должен знать, что лучшую в любом случае взять неоткуда. Все революции совершают, чтобы освободиться от какой-то навязшей в зубах, ставшей невыносимой власти, а в итоге получают вместо нее другую. Чтобы жизнь на земном шаре стала приятнее, поменять власть недостаточно — надо сменить человечество, только как это провернуть, чтобы сделать исключение для одного самого дорогого человека — себя? Всякая власть, как и люди, говорит одно, а делает другое. Государство как институция создано не для людей, оно придумано для того, чтобы предоставить возможность наслаждаться властью тем, кто ничем больше наслаждаться не умеет. Как я всю жизнь стремился в объятия тех женщин, которые мне нравились, так немалое число людей с таким же сладостным трепетом ожидало секунды, когда государство выделит им собственный кабинет и они наконец-то смогут сообщить толпящимся в коридоре просителям, что сегодня приема не будет. А это означало, что у таких людей и у меня априори должны были быть разные представления о наслаждении. Если я с отвращением относился к власти, они в свою очередь должны были питать отвращение к женщинам. А еще большим должно было быть их отвращение к искусству, потому что искусство — это источник наслаждения, требующий большей тонкости восприятия, чем женщины. Искусство, в отличие от женщин, из отношений с которыми еще только приходится формировать образ удовольствия, уже очищено от первичных ощущений, благодаря чему искусством можно наслаждаться и в настоящем, в то время как проведенные с женщинами часы доставляют полноценное удовольствие только позже, когда о них думаешь. Вот чего я не знаю, это получают ли обладающие властью люди удовольствие от нее так же опосредованно, как я от женщин, вспоминая вечером прошедший рабочий день и упиваясь, например, тем, что удалось всласть поиздеваться над каким-нибудь художником, или их наслаждение непосредственное, как от искусства, и они получают удовольствие от издевательства надо мной в ту минуту, когда этим занимаются.

Если современные таможенники — это легализованные грабители с большой дороги, а современные военные — легализованные убийцы, то, что касается пограничников, я думаю, генетически они происходят от швейцаров, которые благодаря комфортной жизни успешно размножились и пытаются теперь расширить свою зону влияния. Учитывая общее число всех упомянутых и многих неупомянутых подельников власти, каждый религиозный человек должен проникнуться отвращением к существу, создавшему подобное человечество, из-за чего этому несуществующему существу станут намного более приятны атеисты. Обладающие властью доводят иной раз тех, кто власти не имеет и иметь не хочет, до такого отчаяния, что те начинают ненавидеть государство, в котором живут и даже пробуют его низвергнуть, что, конечно же, глупость, потому что государство не что-то реальное, а лишь образ, который люди создали сами, зачем же ненавидеть образ или даже пытаться уничтожить его? Как ванька-встанька вновь и вновь поднимается на ноги, так и после каждой освободительной революции власть рождается заново. Ее невозможно уничтожить, потому что она, как мед, притягивает к себе большинство людей. Меньшинство, те, кто хочет работать и любить, держится от государства так далеко, как возможно, и живет своей жизнью, пока его не убьют — зато большинство, которое работать и любить не умеет и не хочет, словно навозные мухи, немедленно слетается к нарождающемуся новому государству, потому что, только копаясь в государственных органах, они чувствуют физиологическое удовлетворение. По сравнению с государственным чиновником бродяга и тот святой, потому что хотя бродяга сам толком не живет, но зато дает жить другим, в то время как главная задача любого государственного чиновника — это как можно больше мешать жизни других. Не зря многие государства считают сверхважной борьбу с бродяжничеством: ведь в каком-то смысле бродяги намного более опасны, чем ниспровергатели, потому что последние после низвержения того или иного государства неизбежно займутся строительством нового, чего истинный бродяга никогда делать не станет. Но была ли б жизнь без государства лучше, чем с государством? Едва ли. Государство — обманщик и бандит не само по себе, а посредством тех людей, которые его создали и удерживают на плаву, так что с исчезновением государства никуда не исчезли бы ни мошенничество, ни бандитизм. В одном известном научно-фантастическом романе преступников с Земли отправляют на далекую планету так же, как раньше их высылали в Америку и Австралию. Идея неплохая, только в очередной раз желаемое выдается за действительное, потому что если существует планета, на которую когда-то откуда-то ссылали преступников, то это и есть Земля.