Ода утреннему одиночеству, или Жизнь Трдата - [46]

Сутки, отделявшие один поезд от другого, я прожил, словно в дурном сне, боясь, что что-нибудь случится, например, я поскользнусь, упаду, и проезжающий мимо трамвай отрежет мне голову, как Берлиозу. Днем я сходил вместе с Колей Килиманджаровым в пункт скупки золота и обменял на доллары как обручальное кольцо, так и перстень, который когда-то по рекомендации дяди Ашота приобрел на черный день. Таким образом я набрал хоть столько денег, чтобы повести Кюллике обедать в ресторан получше, чем тот, куда в свое время послали дядю. Жена Коли Килиманджарова от великой радости, что я уезжаю и, быть может, уже не вернусь, постирала и даже погладила все мои рубашки. Я успокоился только тогда, когда сине-голубой поезд тихо тронулся. Мои спутники по купе, судя по языку, эстонцы, скоро отправились в вагон-ресторан, я же залез на свою верхнюю полку и отдался грезам.

Во всяком месте земного шара действует как бы свое психологическое время, не то, что показывают часы, а производное внутренней жизни людей. В этом смысле все средства передвижения похожи на машину времени из научной фантастики, которая перевозит вас не из одного места в другое, а из одного времени в другое. Время течет по-разному у разных народов, разнится время и в метрополии и провинции. Где-то время идет в стремительном темпе, потому что люди, которые там живут, думают и действуют быстро, где-то люди ленивы или просто медлительны, и время словно тянется. Если такое происходит в течение длительного периода, разница в итоге может оказаться настолько велика, что в одном месте люди будут жить в новом времени, а в другом — в средневековье и даже в каменном веке. Одни народы без конца придумывают новые виды оружия, других же хватает только на то, чтоб выучиться ими пользоваться, и, однако, вторые считают себя современниками первых. Как в азимовском «Конце вечности» разные эпохи через колодцы времени поставляют друг другу семена клевера и пиво, так в нашем мире на самых обыкновенных поездах, пароходах и самолетах транспортируют из одного времени в другое бананы и артиллерийские установки. Транспортируются даже общественные формации, потому и случается, что народ, только-только выбирающийся из племенного строя, не ведавший ни феодализма, ни капитализма, ни аристократии, ни монархов, ни интеллигенции, попадает в мгновение ока прямо в демократию и, конечно, не знает, что с ней делать. В лучшем случае он будет, как обезьяна, подражать внешним манерам развитых демократий, в худшем же у него в голове все перепутается так, что он тех, кто не придет на свободные выборы и не проголосует за правильного кандидата, просто расстреляет. И, конечно, каждый народ сам создает себе историю, со своими героями и предателями, которых любят или ненавидят вне зависимости от того, взяли ли они штурмом Бастилию или бегали по лесу с луком на плече. История так же относительна, как и физические процессы. Но каково бы ни было время, оно постоянно движется и тащит тебя с собой, единственное место, где можно наслаждаться паузой в этом движении, — сама машина времени, то есть поезд или самолет. Я лежал на своей верхней полке, слушал тихий, монотонный перестук колес и постепенно забыл о своих заботах. Я вспомнил, как поражался той бездонной тишине, которая заполняла родной город Кюллике, так что он показался мне домом отдыха для писателей, и подумал: кто знает, может, я и останусь жить в этом доме отдыха? Разыщу Ивара Юмисея, который, возможно, найдет мне какую-нибудь работу в своем журнале, перевод например, разведусь с Анаит, женюсь на Кюллике… Вряд ли, конечно, и эстонцы особенно сердечно относятся к инородцам, но я все-таки не принадлежал к русским, которых они ненавидели за депортации и прочее, так что если уж жить среди чужого народа, то вариант с эстонцами, импонировавшими мне своей вежливостью, дисциплинированностью и равнодушием, мог быть одним из наилучших. В конце концов, мало ли хороших книг написано именно в эмиграции.

С такими мыслями я задремал и проснулся только тогда, когда уже светало. Поезд как раз переезжал через реку, и я вспомнил, что где-то здесь должна начинаться Эстония. Мои спутники дрыхли, я тихо встал и вышел в коридор, чтобы собственными глазами зафиксировать решающее мгновение, с которого, возможно, начнется моя новая жизнь. Пограничных указателей я в сумраке все же не рассмотрел, но зато скоро показался вокзал. Поезд еще более замедлил ход, и я уже хотел вернуться в купе, когда вдруг увидел, что перрон полон солдат в камуфляже с автоматами через плечо, а некоторые и с овчарками на поводке — наверно, здесь снимали кино. Я стал всматриваться с тем особым волнением, которое охватывает любого профессионала, лишенного по каким-либо причинам возможности заниматься любимым делом. Судя по автоматам и овчаркам, это мог быть фильм о Второй мировой войне, а снимали, например, эпизод с прибытием в фашистский концлагерь новой партии евреев, но этой версии противоречили костюмы. Для научной фантастики же оснащение солдат было слишком обыкновенным, лишенным фантазии. Я посмотрел, нет ли где-нибудь наверху прожекторов, потому что мутного предутреннего света для съемок было явно маловато, но нигде ничего не увидел. На секунду я испугался: а вдруг все настоящее, и началась война, возможно, даже атомная, но потом заставил себя успокоиться — это должно было быть кино. Солдаты — это статисты, автоматы — бутафория, только овчарки настоящие, арендованные в питомнике, и в любую секунду может прозвучать приказ режиссера: «Внимание! Камера!»