Очи синие, деньги медные - [38]

Акимушкин, позевывая, глянул на часы, помахал всем рукой и ушел спать. Мы с Натальей переглянулись - пора и нам уходить. Я понял: это наша последняя здесь ночь.

- Иди, - прошептал я на лестнице жене. - Собирай манатки. А я сейчас...

Я быстро пронесся по темному коридору в кабинет главврача - он редко запирал его. И сегодня, конечно, забыл запереть.

В среднем ящике столе лежали те самые, забытые паспорта: красные, в прозрачных обложках, в зеленых... Я торопливо выбрал себе и Наташе документы с фотографиями, наиболее похожими на нас. Если что, я стану Лыковым Алексеем Ивановичем ( на фото я старше, мрачнее - шахтер, господа!), а Наташа - Еленой Михайловной Шагуриной, двадцати лет ( хорошо хоть нашлась такая среди отдыхавших здесь в прежние заезды). Фото словно с Наташи и делали, только губы подмазать порезче и бровки опустить.

Теперь задача - как выбраться из этой тайги к железной дороге. Пешком - это же сколько мы будет идти.

На рассвете, смертельно боясь распросов, мы разбудили Акимушкина. Он не понимал, почему мы уезжаем...

- К маме она захотела... соскучилась по маме... - бормотал я, то пряча взгляд, то старательно глядя в серые наивные глаза Акимушкина. - Привыкла каждый день с ней советоваться... Придется и мне привыкать к теще.

Акимушкин хохотнул, обнял меня и поцеловал ручку Наташе. Мы сели в широченную кабину санаторского грузовика - водителю сегодня все равно ехать за продуктами на железнодорожную станцию.

Всю дорогу я оглядывался - казалось, вот-вот нас догонят... Есть такая дивная мелодия - ею начинается сороковая симфония Амедея Моцарта. Еще немного... еще, еще немного...

И все обошлось. Слава Богу, если он есть. Вечером, глядя на "дрожащие огни печальных деревень", мы уже катились в теплом чистом купе скорого поезда №2 в сторону Новосибирска. Молодые муж и жена - Шагурина и Лыков. (А то, что в ЗАГСе не проштемпелеваны паспорта - кому это нынче интересно? Может, мы в церкви повенчаны...)

И опять же слава Богу - поезд идет без долгих остановок, шахтеры на рельсах не сидят.

Едем. Но куда?..

И я вспомнил, вспомнил - лет пять назад из нашего города уехал в Новосибирск музыкант-ударник Тёпа. Степан у него полное имя, но он выговаривает свое имя нежно - Тёпа... "с" почти не слышно. Тёпа он и был. Тихий, со смущенной улыбкой, лысый, в черном свитерке, белоголубых джинсах... Но садился за свои барабаны и тарелки - и преображался, как бес. Бывает же такая страсть. Мог часами стучать, дребезжать, звенькать, урчать своими деревяшками... Мы с ним не раз ходили на халтурку в ДК 1 мая и в парк. Можно сказать, дружили.

Сунемся-ка к нему. Убежден, Тёпа не женат. Какая жена выдержит такое соседство.

На рассвете, сойдя в Новосибирске и вызвонив через 09 адрес Богомолова Степана, мы поехали к нему на такси. Будет обидно, если Тёпы нет дома или он не примет нас... Обратно на поезд мы уже не успеем - пропали билеты, взятые до Омска.

Но Степан оказался дома! Увидев меня в дверях, да еще не одного, а со смазливой девчонкой, радостно зашептал, отступая в прокуренную холостяцкую квартиру: - Кто стучится в дверь ко мне с толстой фляжкой на ремне?

Он был в майке и трико, моргал не проспавшись розовыми глазами и как бы даже раскланивался, как после концерта. - А подружки у нее нет? - был первый вопрос, и лысый барабанщик захихикал.

Стоит ли подробно рассказывать, как несколько дней подряд мы пили дешевое красное вино и травили анекдоты про музыкантов. Я для Наташи вспомнил чудесный, на мой взгляд, анекдот про дирижера Тосканини:

- Рассказывают, выйдя к оркестру, прежде чем начать дирижировать, великий Тосканини доставал из жилетного кармана крохотную записку, прочтет, спрячет и лишь потом взмахнет дирижерской палочкой... Что это у него было в кармане? Талисман? Письмо от любимой женщины? Когда маэстро умер, бросились доставать записку... А там написано: слева - скрипки, справа - виолончели. - А он что, не мог запомнить? - спрашивала, звонко хохоча, наивная малообразованная Наташа.

Тёпа с улыбкой подмигивал мне: "Класс!.." Ему всегда нравились глупенькие женщины. А может быть, он подозревал, что уже воспитанная мною девчонка валяет дурака.

- Давай-ка, сыграем ей! - и мы немедленно устраивали концерт джазовой музыки, если можно назвать джазом мои каденции на темы всех любимейших на свете мелодий, поддержанные громоподобной работой Тёпы - набор барабанов и прочих устройств стоял у него на некоем возвышении в углу. Играя, Тёпа подпрыгивал, дергался, гримасничал... А над ними висела довольно-таки похабная картина, написанная маслом, изображающая лысого человека (Тёпу), сунувшего голову в оскаленную пасть льву, который ( лев) при внимательном рассмотрении оказывался женской маткой... впрочем, и сама дива с грушеобразными грудями здесь присутствовала... но почти все тело ее как бы утонуло в тени...

Наташа музыку слушала, изумленно открыв рот, а как узрела картину на Тёпой , испуганно отвернулась. И больше вверх не взглядывала. По моей молчаливой просьбе Тёпа картину перевернул - на изнанке суриком было небрежно написано: Лаврин И.А. "Осень". 75х110.