Очерки прошедших лет - [38]

Случалось также не только фантастическое, но и прагматичное вранье маме, чтобы избежать неприятных объяснений в данный момент.

В четвертом классе

В четвертом классе нашей учительницей стала Елизавета Михайловна, маленькая живая женщина с темными глазами и растрепанными короткими пружинками волос. Поведением она резко отличалась от степенной и строгой Евгении Андреевны. Я уже ее немного знала, так как ходила на клубные вечера, где она читала вслух интересные книги.

Мы долго не догадывались, что Леля С., один из самых способных мальчиков нашего класса, ее сын. Вела она уроки живо, учиться было вполне интересно.

Однако на уроках математики у меня не все ладилось, трудно было с дробями. То ли я пропустила, то ли проболела тему «приведение к общему знаменателю», но она никак мне не давалась. Мне кажется, что я не смогла этого понять до самого конца учебного года. Мне поставили «удовлетворительно» (это теперешняя тройка) с условием, что летом я буду заниматься. Впервые мне стала не нравиться школа, и я охотно прогуливала, когда удавалось. Но я очень любила наши клубные дни. В эти дни мы могли приходить в школу и заниматься чем хотим — рисовали, лепили, делали какие-то поделки. Но самым моим любимым было, конечно, слушать чтение вслух.

Конец эпохи

Школа наша была маленькая. Предстоял переезд в большое четырехэтажное здание, стоящее на берегу Яузы, почти у впадения ее в Москву-реку. Мы ходили смотреть новую школу, учителя охотно показывали нам будущие кабинеты химии, физики, биологии.

Однако переезд в новую школу совпал с разгромом педологии, объявленной партийными идеологами буржуазной лженаукой. В нашей школе все началось с увольнения директора Дмитрия Ивановича Петрова, а затем школу покинули или были выдворены и другие учителя. Все они придерживались взглядов, развиваемых Выготским, Блонским и другими светилами педологии. Однако никакие попытки ее защиты не проходили. Шел тридцатый год, и террор был не внове для людей, даже самых лояльных к советской власти.

Придя осенью в школу, мы нашли ее опустевшей. Ни спектаклей Серпинского, ни клубных дней, ни творческой атмосферы, царившей раньше в нашей школе, — ничего не было. Исчезли из школы Сергей Владимирович, Николай Борисович. Очень хорошо помню, что вместо истории, изучение которой должно было начаться в пятом классе, появилось обществоведение. Нам дали тоненький учебник, где не было людей, личностей, царей, полководцев, а действовали массы. Классовая борьба, сменяющие друг друга общественно-экономические формации объясняли все исторические события. Все усугублялось тем, что учебник был написан канцелярским языком, и так же сухо, бесцветно, почти слово в слово повторял его нам наш новый историк Владимир Викторович Виноградов (В в кубе). Носил он что-то вроде френча, был худ, аскетичен, скучен и никогда не улыбался. Что-то припоминаю про восстание лионских ткачей, чартистское движение, что-то про французскую революцию, но совсем без истории.

Физику стала преподавать бесцветная шкрабиха (производное от ШКольный РАБотник). Так и не поняв, зачем нужно переводить вычисления из одной системы мер в другую, я бросила попытку понять что-либо в физике.

По счастью, у нас был хороший математик, и я ожила после дробей на легкой алгебре. Была, кажется, и неплохая химичка, и делать опыты было интересно, однако, когда дело доходило до трудностей, я их избегала.

Единственной, оставшейся из прекрасного прошлого, была Вера Андреевна, учительница музыки. Ее кабинет помещался под лестницей, в полуподвале. Там стояло старое пианино. Вера Андреевна старалась, насколько ей удавалось, учить нас петь и слушать музыку. Однако в те времена царил РАПП, и нам приходилось петь современные, «пролетарские» песни. До сих пор помню «Гремит, ломая скалы, ударный труд, Прорвался песней алой ударный труд. Буржуй стоит за рубежом, Грозит нам новым грабежом, Но уголь наш и сталь его зальют рекой, Зальют расплавленной рекой. Бей с плеча, Бей с плеча, Даешь программу Ильича. Даешь! Даешь! Даешь!» Но Вера Андреевна старалась привить нам вкус к хорошей музыке. В основном мы пели русские народные песни, романсы, арии и хоры из опер. Был и кружок пения — мы пели многоголосные хоры. А главное, она учила нас слушать музыку, объясняла форму музыкальных произведений. Когда мы были в шестом классе, она сыграла нам клавир Пятой симфонии Бетховена и показала темы — главную и побочную, объяснила, как они развиваются. Потом она купила нам билеты на эту симфонию в консерваторию. На галерку билеты стоили 20 копеек. Мы отправились в Большой зал консерватории. На стенах портреты композиторов, на сцене оркестр, невиданный нами прежде, и музыка, отчасти знакомая. Все вместе произвело громадное впечатление. С того времени я стала ходить на концерты в консерваторию, что определило и мою личную судьбу.

По приглашению Веры Андреевны мы один раз были у них дома. Где мог работать после разгрома Дмитрий Иванович, не знаю, но выглядел он похудевшим и постаревшим. Он старался с нами шутить и расспрашивал про школьную жизнь, которую мы описывали весьма саркастически. Мне все казалось, что партия и советская власть должны разобраться в несправедливости. Но вскоре мы узнали, что Дмитрий Иванович умер.