Очерки прошедших лет - [37]

И все лучшее кончилось. И печаль от этой потери жива до сих пор.

Ася X. и ее семья

Асю я помню еще с детского сада. Это была миловидная, умненькая, активная и дисциплинированная девочка из хорошей семьи. Ее постоянно выбирали старостой и председателем совета отряда. Жили они в небольшом домике, бывшем помещении для слуг при особняке на Земляном Валу.

Это был старинный дворянский особняк, в котором находился туберкулезный центр «Высокие горы». Отец Аси, известный профессор, специалист по туберкулезу, был врачом Горького и поэтому время от времени выезжал к нему в Сорренто, откуда привозил Асе красивые вещи. Был он членом партии. Мать Аси, Елена Петровна, не работала, но состояла в родительском комитете школы, ездила с нами на экскурсии, водила в театры и музеи. Она в свое время окончила гимназию, много читала и была образованной и хорошо воспитанной женщиной. Мы с Асей были в хороших отношениях, но дружбой это не назовешь. Я немного ей завидовала, а она не понимала и осуждала мои выходки, вранье и неровность поведения. Я была то дружелюбной и оживленной, то неожиданно холодной и неприязненной, но бывать в их доме очень любила. Опять же — много книг, пианино и атмосфера интеллигентной семьи.

У Аси был старший брат Борис. У него в этой тесной, но по тем временам вполне хорошей квартире была маленькая комнатка. Вроде кельи с кушеткой, столом и книжными полками. Он любил Маяковского, Асеева, у него были футуристические «ЛЕФ» и «Новый ЛЕФ». Короче, он гипнотизировал меня своим существованием. Увлечение девичьим и не пахло (он был толстоват и некрасив), но привлекательность и таинственность взрослого литератора влекла меня постоянно в их дом.

В разговорах он относился ко мне с интересом, но я была для него ребенком, и дальше наши отношения не развивались. Однако книги Борис мне давал.

Вспомнила мое первое посещение их дома. Был Асин день рождения, и я впервые тогда попробовала черную икру. Она произвела на меня неслыханное впечатление: я намазывала и намазывала бутерброды. А были еще и вкусные пироги. Короче, дома у меня начались боли в животе. Мама думала, что я отравилась, но я просто объелась, как чеховский дьячок.

В школе Ася была активисткой и хорошо училась. Так все и продолжалось до десятого класса, когда ее отца арестовали. Только после реабилитации выяснилось, что его расстреляли. До этого ему пришлось признаться в шпионаже в пользу Италии и других государств. Я к моменту ареста Асиного отца уже не училась в школе, но, встретив Асю, была потрясена. Она плакала. Ее заставляли отказаться от отца, признать, что он враг народа, а она не могла. На бюро комсомола одна новая комсомолка, незаметная до недавнего времени, а сейчас хорошо одетая наша соученица, обличала Асю. Еще при мне, когда эту девочку принимали в комсомол, она сказала, гордо подняв голову, что отец ее работает в НКВД. Так сменялись герои. Все-таки Ася попала в медицинский институт и стала хорошим врачом, тоже туберкулезником, участвовала в войне, вышла замуж за уже немолодого врача, работала с ним на Сахалине.

Судьба Бориса сложилась трагичнее. Поначалу он стал известным критиком и публицистом, печатался под псевдонимом, но, когда в 1948–1949 годах началась травля космополитов, с расковычиванием псевдонимов, он был отовсюду изгнан. Однако участь отца его миновала. После смерти Сталина он пытался вернуться к журналистике, но так как его основной темой было отражение в театре жизни Ленина и Сталина, то дела его стали совсем плохи.

Вранье

Вранье было основной причиной, по которой не складывались мои отношения с подругами или с их родителями. И так в среде благополучных девочек из интеллигентных семей наша семья не внушала доверия, но хуже всего было мое вранье. Врала я чудовищно, но, как я теперь понимаю, в большой степени компенсационно. Один раз в младших классах я пришла в школу и спонтанно, чтобы привлечь внимание, удивить, сообщила, что ко мне приехал дядя. Он матрос. Приплыл из дальних стран. Все помалкивали, тогда я с каким-то непонятным упорством продолжила: «Он привез мне в подарок обезьянку». Ребята смеялись, прекрасно понимая, что я вру, и решили после уроков пойти ее посмотреть. Я повела их к себе. На что я надеялась? Придя ко мне, все начали издеваться и дразнить меня врушей, но я продолжала упорствовать и утверждала, что дядя с обезьянкой ушел и скоро вернется.

Другой случай произошел уже в шестом классе. У меня был небольшой голосок, хорошая музыкальная память, и я любила петь. Вера Андреевна, продолжавшая учить нас музыке в школе, предложила мне выучить и спеть на уроках песни Шуберта. Это были «Баркарола», «Мельник», «Шарманщик» и «Ворон». Я пела с упоением. Моему самолюбию льстило, что исполняла я эти песни не только в нашем классе, но и в других. Но этого было мало: попела — и интерес ко мне закончился. Тогда я объявила, что познакомилась с известной в то время певицей, солисткой Большого театра, и она, прослушав меня, предложила учиться у нее пению. Мне не верили, но я продолжала утверждать, что хожу к ней на уроки. Тогда они предложили спеть что-нибудь из того, что я учу. Я запела арию Татьяны, которую знала плохо. Девочки фыркнули и ушли, недослушав.