Очерки прошедших лет - [35]

Вспомнился и анекдот из школьной жизни того времени. В нашем классе учился способный мальчик Лева Ш. Он написал в сочинении, что Москва стоит на семи московских холмах. Рядом с ним сидела большая, туповатая второгодница Маня. Она списала у Левы: «Москва стоит на семи магелланских холмах». Е. А. прочла это вслух. Мы издевались над Маней долго. Достаточно было произнести слово «магелланские», как раздавался хохот. Может быть, на этот раз Е. А. была не права, огласив этот опус, но она не допускала нечестности.

Скарлатина

Однажды, возвращаясь из школы, я ощутила непривычную слабость. Болело горло, стало невмоготу душно. Пришла с работы мама. Испугалась. Температура у меня при обычной простуде не поднималась, а так не хотелось идти в школу, особенно если не были выучены уроки, а мечталось поваляться в кровати, почитать. Но на этот раз был жар, и мне было очень плохо. Я металась в постели, все тело горело. Мама ужасно волновалась, вызвала срочно врача. Когда пришел врач, было уже темно, горел свет, который меня раздражал. Врач увидел сыпь на всем теле, определил скарлатину и сразу вызвал «скорую». Тогда она называлась «карета скорой помощи». Но название уже не соответствовало действительности — это был автомобиль. Позднее я изобразила прошедшее в стихах.

Что за оказия, такое безобразие —

Районный врач пришел,

Он меня всю раздел,

Всюду сыпь разглядел.

Смотрит горло. Болит?

Голова вся горит.

«Тебе в больнице место,

Не здесь тебе лежать».

«Скорая помощь» приехала к нам:

В скарлатинное отделение, пожалуйста, вам.

Девятый корпус наполнен ребятами,

Но не весело было мне там.

Когда меня везли в больницу, мне стало совсем худо. Хотя рядом в машине сидела мама, было очень страшно. Я ощущала мамино волнение. Особенно, когда меня одну повезли куда-то на каталке. Был поздний вечер или ночь. Меня положили в палату, там кто-то плакал. Мне стало еще страшней, я тоже заплакала. Толстая добрая нянечка успокаивала меня: «Спи, спи, завтра легче будет. Вот сыпь уйдет, начнешь выздоравливать».

И действительно, на следующее утро стало легче. Я увидела еще одиннадцать кроватей с девочками, тоже больными скарлатиной. Я быстро познакомилась с соседками. Нянечки были очень добрые, кормили тех, кто сам с этим не справлялся.

Позор

Эта история, может быть, одна из самых трагических во всей моей детской жизни. Мама приносила мне в больницу апельсины. Сперва я не могла их есть — болело горло. Апельсины скапливались на тумбочке. Но настал день, когда я почувствовала подъем, веселье, — жизнь прекрасна! Я не только съела все свои апельсины, но с аппетитом поглощала скудную больничную пищу. Я начала выходить в коридор, что не разрешалось. Энергия выздоровления бушевала во мне, я напевала, пританцовывала, веселила ребят. Я пользовалась популярностью, так как рассказывала сказки, читала стихи. Но — апельсинов больше не было. У мамы не было денег на такое роскошество. А на соседних тумбочках у вновь появившихся девочек лежали апельсины. И меня они безумно соблазняли. Я стала каждый вечер таскать по апельсину. Выбирала, где их несколько, брала один и съедала со шкуркой. Я выздоравливала, но возникло осложнение — воспалились околоушные и шейные железы. Стало хуже. Я ходила с обмотанной шеей и головой. В это время я научилась довольно ловко бинтовать других детей и сматывать бинты. Я помогала нянечкам и гордилась этим.

Однако в один злосчастный вечер, когда до выписки осталось всего два дня, я, как обычно, когда все заснули, направилась к тумбочке напротив, чтобы стащить апельсин. И тут внезапно та самая нянечка, которая в первый день утешала меня, зажгла свет и обнаружила меня на месте преступления. Она больно схватила меня за руку и потащила с криком в коридор. Сбежались все дежурившие в отделении. «Вот она, воровка, таскает апельсины у других детей. Ты их жрешь, а родители на нас валят, что мы детей их обворовываем». Меня предали остракизму.

Последние два дня в больнице были для меня ужасны. Врачи, сестры, нянечки, все знали, что я воровка. Никто со мной не разговаривал, когда я выписывалась. Никто меня не проводил, не попрощался. По-видимому, нянечки подозревали меня в краже и следили за мной. Одна из них сказала: «А мы думали, что ты хорошая девочка».

Память об этом позоре долго была самым тяжелым воспоминанием в жизни. Мне кажется, что впервые о своем позоре я рассказала терпимой к смертным грехам, моей свекрови Айви Вальтеровне. Она отнеслась к этому легко. Когда я думаю теперь о моих больничных приключениях, мне не было по правде стыдно, я понимаю, что тяжел был именно позор разоблачения. Если бы меня не поймали, мне кажется, я совсем не переживала бы свой поступок. Главное было не попасться! Моральных терзаний совести я не помню. В школе, однако, ничего о моем воровстве не знали и встретили очень тепло.

Я была счастлива вернуться домой и в школу к подругам. Ребята нашего класса подарили мне две книги: «Республика ШКИД» Пантелеева и Белых и «Звери дедушки Дурова». Это были хорошие книги в переплетах, я их читала и перечитывала. Они положили начало моей библиотеке, в которой до тех пор были сказки братьев Гримм, стянутые у кого-то, «Снежная королева», которую я обожала, и «Телефон» Чуковского.