Очерки на разных высотах - [48]
И.Руднева. Миссес-Кош
Но на этом не могла закончиться история нашей альпиниады 1958-го года. Не прошло и недели после похорон, как мы впятером: Боб Горячих, Олег Брагин, Олесь Миклевич, Мика Бонгард и я вышли на восхождение, чтобы пройти это злополучное ребро Томашека-Мюллера на Шхару, которое стало могилой для наших друзей. О том, как проходило наше восхождение на Шхару и об эмоциях, что были с этим связаны — подробно рассказано в моей книге «Мои друзья и горы».
Здесь же мне хочется сказать вот о чем: что же побудило нас, в свой черед, попытаться взойти на эту роковую вершину? Конечно, это не было попыткой довести до конца дело, начатое друзьями, так сказать, взять реванш за их неудачу, что ли? Просто было ясно, что уехать из Безенги, «не сделавши Шхару», для нас совершенно невозможно. Это тогда казалось чем-то вроде предательства друзей или — если хотите — капитуляцией перед приговором Высших сил. Ведь никто из нас никогда не забывал, на что идем, когда выходим на сложные маршруты. Это означало, в частности, и готовность рисковать жизнью — таковы были условия «контракта». Стало быть, как это не цинично звучит, но нами изначально, так сказать, по умолчанию должна была учитываться вполне всерьез возможность гибели любого из нас. В этом отношении катастрофа на Шхаре, произошедшая с нашими друзьями, изменить ничего не могла.
Такова оборотная сторона всей той романтики и опьяняющей атмосферы дружбы и свободы, о чем я не устаю напоминать, как о неотъемлемой особенности нашей жизни в горах. Итак, получается, что даже гибель друзей, нелегкая судьба оставшихся вдов и осиротевшие дети — все это нами переживалось в полной мере, но тем не менее, ничто на могло отвратить нас от пристрастия к занятию альпинизмом, несмотря на очевидность всех рисков, с этим связанных.
Клуб самоубийц или братство единомышленников?
Не раз и не два об этом заходили разговоры на наших встречах. Но более всего мне запомнился один такой разговор, что случился после трагедии в Безенги. Тогда Саша Балдин со свойственной ему горячностью обрушился на нас с обвинениями, что наше сообщество превращается во что-то вроде «Клуба самоубийц». «Для того, чтобы сойти с этого гибельного пути,» — убеждал нас он — «мы просто обязаны навсегда, и непременно все разом, забыть о спортивном альпинизме».
Деталей того давнего разговора я, естественно, не запомнил, кроме, пожалуй, общего смысла того, что тогда сказал Мика Бонгард, самый старший из нашей команды. Звучало это примерно так: «Все мы стали рабами своей прекрасной привычки — в компании самых лучших и самых преданных друзей проводить каждое лето в горах, в самой замечательной части нашей планеты. Да, мы рискуем — однажды не вернуться с очередной горы… Но так ли уж важно, сколько времени нам отведено на жизнь? По мне, так важнее, как и чем жить, а продолжительность жизни не так уж много значит».
Так говорил не юноша-романтик, а вполне взрослый мужчина, который хорошо знал цену человеческой жизни, поскольку два года провел рядовым в роте связи на фронте Отечественной войны. Сам Мика был вполне состоявшимся ученым-биофизиком, работы которого по проблемам узнавания образов до сих пор считаются фундаментальными в информатике. И конечно, он вовсе не стремился к тому, чтобы закончить жизнь в горах. Совсем нет! Просто он принимал возможность такого конца, как плату за дарованную ему (и всем нам!) возможность полнокровной жизни.
Тот давний разговор получился очень трудный. С одной стороны, конечно, невозможно было не услышать Сашины доводы — нам не надо было напоминать о гибельности нашей страсти, примеры были слишком живы в памяти у каждого. Но с другой — мало кто из нас мог представить себе, чем можно было бы заменить чудо человеческого общения и опьяняющего слияния с первобытной красотой мира гор — всего того, что создавало в каждом из нас ощущение необыкновенной полноты жизни и вовлеченности в общее дело. Про себя могу сказать, что в моей обычной городской жизни, довольно благополучной жизни научного работника Академии наук того времени — ничто не могло дать мне тот заряд эмоций, здоровья и душевной бодрости, сравнимый с тем, что я получал за то короткое время — не более 5—6 недель, что проводил с друзьями в горах.
Вот как мог бы тогда выглядеть воображаемый разговор с А. М. Балдиным: «Так что же, уважаемый Александр Михайлович, вы предлагаете нам взамен? Давайте, обсудим варианты!» И здесь оказывалось, что ничего, даже приблизительно сравнимого по эмоциональной привлекательности ни сам А. М. Балдин, ни кто-либо другой из нас предложить не может.
