Очерки на разных высотах - [39]

Естественно, что в наших вечерних «посиделках» у костра, в разговорах «за жизнь» с неизбежностью возникали главные вопросы: ради чего мы снова и снова лезем на вершины, хорошо осознавая риск этого занятия? Может ли быть какое-то оправдание жертвам, приносимым во имя спортивного азарта, который почти невозможно побороть, нечто вроде пристрастия к алкоголю или наркотикам? И вообще — не есть ли это чистый эгоцентризм в стремлении доказать всем окружающим и, в первую очередь самому себе, что «я могу»? А каково близким, родителям и детям?

Конечно, найти ответы на подобные «вечные» вопросы мы не могли — а кто бы смог? Согласие было, пожалуй, только в одном, может быть, самом главном — в нашей жизни горы играют особую роль, и здесь мало применимы обычные критерии здравомыслия и благоразумия. Об этом трудно говорить в абстрактном виде, но может быть, читателю будет проще понять, о чем идет речь, если я расскажу чуть подробнее о тех впечатлениях от жизни в горах, что оставили во мне два десятилетия занятия альпинизмом.

Наша экспедиция в Гармо оставила глубокий след в моей памяти не только всеми теми драматическими событиями, о которых я рассказал выше. Как это на самом деле бывает почти всегда, где-то совсем недалеко от драм и даже трагедий, происходят события совершенно другого плана — те самые, которые снова разворачивают человека «лицом к жизни». Вот об этом мне и хочется рассказать здесь чуть подробнее.

Нам потребовалось три дня, чтобы выбраться из гор на равнину, на трассу Душанбе-Хорог. Потом пару дней мы ехали на машинах до Душанбе. Там нас продержали зачем-то еще два дня, прежде чем загрузили в «пятьсот-веселый» поезд, что не торопясь, вне всякого расписания, тащился до Москвы аж 10 дней. Понятно, что за это время почти у всех закончилось время каникул или отпусков, но, как я помню, никого это особенно не волновало. Видимо, после перенесенных в горах трагических испытаний нам интуитивно хотелось как-то продлить сложившееся ощущение «почти фронтового братства» и замедлить неизбежное возвращение к суетным заботам атомизированной московской жизни.

Помнится, что наше путешествие на поезде проходило с какой-то дерзкой лихостью, которая, как было не раз замечено, бывает только в состоянии почти полного отчаяния. Наш поезд шел вне расписания и еле-еле тащился через пустыню. Тогда единственным спасением от среднеазиатской жары для нас мог служить лишь тендер нашего паровоза, и с утра до вечера мы бегали по крышам вагонов купаться в этом мобильном бассейне. Денег у нас почти не было, но нам повезло в том, что невероятно дешевые дыни продавались на каждом полустанке. Дежурные покупали дыни и затаскивали их к нам, на крышу вагона, где мы и пировали. Ах, как это было славно поедать после купания в тендере сахарно-сладкую и ароматную чарджуйскую дыню, бросая корки прямо в пустыню со всеми ее барханами, колючками и верблюдами! Но на станциях каждый раз появлялась милиция и тогда нас сгоняли с крыш и даже пытались задержать, но всех сразу — у них никак не могло получиться, а по одиночке мы «своих не сдавали». И, конечно, при первой возможности мы старались перехватить местных жителей, чтобы дали покататься на верблюдах. Кое-кому это даже удавалось, к полному восторгу остальных.

Ну, а по вечерам пели песни под гитару и разговоры, разговоры, разговоры… Про горы и, конечно, про науку. «Про горы» — это значит про первое успешное восхождение британцев на Эверест, что состоялось в мае 53-го года. Ну и, естественно, про новое в те времена и очень модное увлечение — прохождение маршрутов по отвесным стенам, как, например, вершины Пти-Дрю в Альпах. Что же касается науки, то сейчас я не берусь даже в общих чертах воспроизвести наши беседы, но четко запомнилось то ощущение восторга, с которым я слушал рассказы Саши Балдина о фантастических перспективах ядерной физики или Мики Бонгарда про недавние удивительные открытия тогда еще только нарождающейся науки — биофизики.

Однако для многих из нас совсем другое стало главным на пути в Москву. Почти каждый вечер, когда затихала общая жизнь, из купе начинали как-то незаметно исчезать пара за парой и занимать места в тамбурах. Да, вот так начинались романтические истории и складывались союзы, многие на всю жизнь, а иные — на год-два. Среди тех, что «на всю жизнь» был и роман Саши Балдина с Таней Левиной. Тогда мы с ним были, так сказать, «соседями»: он с Таней, а я со своей девушкой Нэлкой стояли у распахнутых дверей тамбура с разных сторон. Прямо к нам врывался горячий ветер пустыни с терпкими ароматами полыни и чабреца, мелькали загадочные огоньки редких полустанков, а сверху надо всем царствовала черная чаша южного неба, усыпанная бесчисленным множеством звездных огоньков. Конечно, совершенно бессмысленно пытаться воспроизвести наши тогдашние разговоры — дело ведь было не в словах, а в тех чистейших и искренних чувствах, для выражения которых никаких особых слов и не требовалось.

Почему я, собственно, решил упомянуть всю эту романтику, столь обычную, почти банальную, для юношей и девушек нашего возраста? Пожалуй, более всего из-за необычности обстоятельств, когда все это происходило. Напомню прежде всего, что та психологическая нагрузка, те испытания, которые выпали на нашу долю в горах, глубоко травмировали всех нас и, в особенности, членов спасательной команды. Нам нелегко давалось возвращение к нормальной живой жизни. В таком состоянии человек очень восприимчив ко всем проявлениям сочувствия и симпатии. Конечно, все старались нас всячески обихаживать, и это было действительно трогательно. Но совершенно по-особенному смотрели на уцелевших спасателей наши девушки, видимо, интуитивно понимавшие, насколько мы были внутренне опустошены всем происшедшим и с какой остротой нуждались в душевной теплоте и участии.