Очень приятно, Ниагара. Том 1 - [20]

– Не поняла, а это откуда? – мой удивленный взгляд и указующий жест были направлены на кучку шоколадных конфет, которых, я точно знала, в магазинных приобретениях не числилось и дома быть не могло.

– Мой вклад, – победно сообщил Иннокентий.

– Ты их украл?!?

– Почему сразу украл? Конфеты на прилавке были? Были. Их можно было трогать? Можно. Мог я попробовать парочку? Мог. Но я поступил честно, – не съел их. А то, что они нечаянно упали в мой карман и покинули магазин, так это случайность. Ну, хочешь, я отнесу их обратно?

– Не хочу. Все это дело твоей совести, я в службе охраны не работаю. Но есть эти конфеты будешь сам. И, пожалуйста, в моем присутствии своих криминальных фокусов больше не показывай. Ладно?

Раскаяние и стыд, проступившие на лице Кеши, были явным моральным триумфом, победой душевного прогресса над вынужденной безнравственностью выживания. Мне очень хотелось подтолкнуть, подпихнуть этого нескладного, запущенного, наивного парня, дать возможность раздвинуть тюремные горизонты его недужного сознания, прочистить воздуховоды радости и мечты, отпереть громоздкие запоры темницы для неожиданных впечатлений и событий, привести к порогу его ментального узилища удивительных и мудрых людей, заляпать казематные краски его жизни яркими пятнами открытий и восторга. Мы не волшебники, но иногда способны совершать настоящие чудеса. Главное в мистическом деле вершения чудес – свято верить в результат, так как сомнения тут же подрубают корень безнадежного предприятия.

На моих глазах Иннокентий прошел несколько стадий своего развития, постепенно превращаясь из простоватого Кеши в колеблющегося Инока, потом в возрождающегося Кента и стал достаточно социализированным Ноки. Как будто, встретив «кузнечика» на стадии яйца, мне довелось быть свидетелем невероятного превращения его в личинку, а потом и в имаго.

Наша дружба была причудливым переплетением парадокса и гармонии. Как будто встретились два разных мира, совершенно недружелюбных и диаметрально противоположных, но разложив их на паззлы, нам удалось совместить все впадины и выпуклости в доселе невиданную картину симбиоза антагонистов.

Послушная девочка из положительной семьи и представить себе не могла, что для многих сверстников картина жизни рисовалась не белой гладью на маркизете, а свинцовыми красками по бетону и ржавчине. Театральные студии, художественные и музыкальные школы, спортивные секции, репетиторы – все то, что составляло радостную каторгу всесторонне развивающегося ребенка, находились за гранью осязаемого «запущенными детьми подворотен». Блатная феня и побои, никотиновый чад, алкогольные пары и черствый кусок хлеба, по-братски разделенный с любимым псом на ужин, не могли возникнуть и в фантазиях благовоспитанных домашних детишек.

Мы с Кешей в кругу общения друг друга смотрелись так же неуместно, как деревянный огородный туалет-конура посреди жемчужины Екатерининского Дворца – Янтарной комнаты. Мы ставили опасный социальный эксперимент, появляясь вместе на званых вечеринках и в домах своих друзей и знакомых. Опасный потому, что, во-первых, рисковали вызвать шок у завсегдатаев компании, во-вторых, вполне могли стать персонами нон-грата для личных контактёров.

У меня походы по кешенским местам вызывали странное чувство, как будто в кинотеатре смотришь фильм с другой стороны экрана – с задника. Обычные персонажи, привычные объекты и понятные движения превращались в замысловатых монстров, неузнаваемые абрисы и диковинные танцы. В обществе доходило до абсурда и даже скандалов, так как переварить наш малосъедобный тандем персон ленивые желудки-обыватели могли далеко не всегда.

Однажды Кеша затащил меня в ночную сауну, где собирались его друзья-приятели. Наше появление, кроме ожидаемых приветствий, вызвало некий ажиотаж. Присутствующие самцы, уже слегка под «кайфом», наперебой предлагали мне присесть, выкурить «косячок», побаловаться водочкой, попарить косточки, поплавать в бассейне, полежать на кушетке и даже «дать джазу по-быстрому». Невозможно было реагировать на это серьезно, потому что телодвижения и звукоподача моментально вызвали у меня ассоциации с игривыми четвероногими. Всем известно, что собака, возжелавшая развлечься, поднимает переднюю лапу или делает игровой поклон, подносит предметы, с которыми ей хочется поиграть или прыгает вокруг, при этом зачастую стараясь привлечь внимание лаем. Весь спектр заигрываний был к моим услугам. Но самки! Прожигая во мне огненными взорами немилосердные дыры, присутствующие в количестве двух дамы моментально приняли враждебный вид: нарочито подтянутые позы, грудь колесом, хищный прищур, нервные покачивания ногой, перекошенные щели ртов, злобно обнажающие оскал, и рычащие звуки комментариев. Как есть – собачья стая. Мне до крайности стало весело! Чтобы прекратить поток злобно-игривого внимания к собственной персоне, пришлось буквально по-собачьи демонстрировать покорно-трусливые условные сигналы. Спрятавшись за спину Иннокентия, я поспешно отводила едва наметившиеся взгляды, втянула голову в плечи и даже пригнула колени. На вопросы отвечала едва слышным плаксивым кряхтением и выбрала для посадки самый дальний и незаметный угол. То, что я не из их стаи, было понятно всем, но вот показывать змеиное жало было бы непростительной ошибкой. Терпение, к слову сказать, – великий инструмент в деле препарирования чужих душ, а инстинкт исследователя и привел меня в самое жерло кузницы затейливого маргинального увеселения.