Очарование Египта - [5]

На ходу я рассматривал двери, больше всего напоминавшие вход в нору, откуда струился красноватый дым, тошнотворный запах жареного и вонь экскрементов. Вдруг мне показалось, что я увидел её на пороге лачуги, настолько низкой, что куры могли легко выпрыгивать оттуда наружу.

Это была не она. Я оказался один; я отстал от своих друзей на последнем повороте, и уже начал тревожиться.

На площади слепые рапсоды нарушали знойное безмолвие звуками своих заунывных песен под аккомпанемент визгливых дудок.

После скверного завтрака, проглоченного впопыхах в маленьком греческом кафе, я покинул деревню, где уже не надеялся вновь увидеть Фатму до наступления ночи, чтобы насладиться зрелищем заката в пустыне.

Друзья окликнули меня сверху, с террасы. Они были в доме каких-то родственников Мохамеда, где их приняли со всеми полагавшимися почестями и по законам гостеприимства. С религиозным – трепе ом им поднесли виноградной водки из Кеи,¹⁹ хранившейся в бурдюке из просмолённой козьей кожи. Из глубины улочки, открывавшейся перед нами, из тихой лавчонки доносился аромат анисового ликёра и абсента.

Мимо прошли огромные негры в белоснежных одеяниях с букетиками жасмина за ушами и под тюрбанами. Прошествовали несколько женщин, все закутанные и таинственные. Среди них я надеялся узнать Фатму!…

Мои друзья лакомились рассыпчатыми восточными сладостями с ароматом граната и розы, запивая их медовым лимонадом с фисташками.

* * *

Смеркалось. Позади лачуг с цветущими террасами стекала раскалённая лава заката. Пустыня пламенела. Затем медленно дохнул морской бриз, пламя и пурпур уступили место прохладе. Пейзаж накрылся аметистовым бархатом, солнце, умирая, стекало вкусными золотыми каплями, заставившими меня подумать об улье, сочащемся мёдом. Вдалеке появился островок зелени, переливавшийся металлизированным и драгоценным блеском среди песков, как изумруд в золотой оправе. Мохамед наклонился в сторону Запада, приложив ладонь ко лбу, чтобы почтить злых духов ночи.

На террасе старик с седой бородой, одетый в синее, развернул небольшую циновку, опустился на неё, согнулся пополам и упал на колени ничком, лицом в землю, повторяя свою молитву Аллаху и обратившись в сторону Запада.

* * *

Женщины также поднялись на соседние террасы.

Когда влажная перламутровая луна показалась над лачугой напротив, Мохамед подал мне знак, подмигнув, и мы последовали за ним через деревню. Нас сопровождал аромат фиалок, предвестник вожделенных наслаждений.

Мы остановились перед группой из четырёх соединённых между собой и скособоченных домов, чьи террасы громоздились в причудливом и живописном беспорядке. Они походили на четырёх старых ведьм, испачканных мелом и хромых, застывших неподвижно на своём айном вечернем сборище.

Посреди этих домов располагался дворик. Мохамед зашёл в подобие чёрной двери и вскоре вернулся обратно в сопровождении низенькой и толстой женщины, голова и лицо скрывались под покрывалом. На ней было просторное развевающееся одеяние, под которым угадывались отвратительные огромные отвисшие груди. Это была мать Фатмы. Я подошёл к ней. На её лодыжках и запястьях позвякивали медные браслеты.

Вскоре до нашего слуха донёсся шорох из глубины дома. Несколько женщин, сопровождаемых оборванными ребятишками, окружили Мохамеда. Все они кричали, жестикулировали, воздевали к небу руки цвета кофе с молоком, сплошь покрытые красноватыми татуировками и позвякивавшие браслетами. Они обсуждали цену Фатмы.

* * *

Они затащили Мохамеда внутрь, чтобы поскорей покончить с переговорами. Полная луна уже безжалостно освещала стену, скрытую в глубине двора. Однако родственники Фатмы не отставали от нас, продолжая ожесточённо спорить. Это был мрачный и странный спор, сценарий которого разворачивался в роскошном лунном свете, окаймлённом тенями, родственники препирались, перессорившись из-за цены на девушку из их дома.

– Весь шум из-за того, что Мустафа, её муж, может неожиданно вернуться! – пояснил мне Мохамед.

Наконец, цена была установлена.

Мать отправилась за дочерью. Мохамед ловко вскарабкался по приставной лестнице на самую высокую из четырёх террас. Он остался там караулить, чтобы успеть предупредить нас, если вернётся муж. Выпрямившись и прикрыв рот ладонями, он монотонно запел:

Илаи, Илаи, твоя плоть нежна,

твоя плоть сладка, как банан,

твоя плоть перламутрова, как луна.

Но луна холодна,

а твои груди пылают

от моих поцелуев.

Илаи, Илаи, твоя плоть нежна!…

Он стоял там наверху, возвышаясь над деревней, которая спала, убаюканная на берегу Нила. Мохамед пел и наблюдал за рекой, за её маслянистыми, тяжело текущими водами. Тут и там эти воды напоминали бархатные портьеры, прихваченные серебряными пряжками луны.

На Ниле ни единой барки. Высоко в небе, на самом краю облака ухмылялась луна, зловещий гипсовый диск с глазами, обведёнными бледноголубой каймой. Над головой Мохамеда изящно изгибалось небо, серебристое, глубокое и искусственное, какими изображали небеса на некоторых старинных панно. Вокруг неясное жужжание насекомых, откуда-то далеко, с реки доносится пение…

На самом деле, я уже не помню, какое наслаждение мне доставила прекрасная Фатма. Она была обыкновенной женщиной.