— Постой! — позвал Серёжка. — Не сердись. Я верю.
— Очень надо! — Наташа презрительно фыркнула. — Можешь не верить. А только здесь от каждого дома идёт дорога на Северный полюс. Выше нас уже ничего нет, только льды и полюс.
У Серёжки дыхание замерло. Вот это да! Жить под самым полюсом! Хорошо, когда папа военный.
— У тебя папа тоже военный? — вежливо спросил Серёжка.
— Он капитан Конов, — гордо сообщила Наташа. — Командир нашего батальона.
— Дивизиона, — поправил Серёжка. — В артиллерийском полку дивизионы, а не батальоны.
— Нет, батальона.
— Ты давно сюда приехала? — с некоторым превосходством в голосе спросил Серёжка.
— Я не приезжала. Я всегда тут живу.
— Всегда-всегда? — поразился Серёжка, утратив своё превосходство. Он-то новичок, а Наташа родилась на Севере. — А я в вертолёте родился! — похвастался Серёжка. — На самом Дальнем Востоке.
— Я на Большой земле не была, — грустно сказала Наташа. — А ты видел, как растут настоящие большие деревья?
— Конечно. Там запросто большие деревья растут. Выше дома.
— Высокие, как антенные мачты и столбы?
В заполярном гарнизоне росли лишь столбы. Когда выпадало много снега, столбы превращались в пенёчки с фонарями. В плотном, как белая глина, снегу отрывали дорожку, глубокую, вроде траншеи.
— А ты на собаках каталась? — задал самый главный вопрос Серёжка.
— Конечно. И на собаках, и на оленях.
Счастливая! Зато Серёжка праздничный салют в Ленинграде смотрел. Всё небо горело разноцветными огнями, как сто ёлок.
— А я салют видел!
— Какой он?
— Как новогодняя ёлка.
— Ёлка? — переспросила Наташа и вспомнила: — А-а, как полярное сияние, но маленькое.
— Полярное сияние?
Такого Серёжка ещё не видывал.
— Оно ещё будет? — осторожно спросил Серёжка.
— Обязательно, — успокоила его Наташа. — Полярное сияние у нас бывает чаще, чем кино.
Сережка быстро освоился на новом месте, познакомился со всеми Наташа знала батальон пофамильно. И её солдаты знали. Ничего удивительного: единственная девочка в гарнизоне. Наташа разговаривала со всеми на равных:
— Как дела, Фирюбин?
— Нормально, — отвечал здоровенный сержант.
— Что нового, Сизокрыленко?
— Всё старенькое, Наталка.
— Накауридзе, письмо получил?
— Получил, Ната, получил. Всё замечательно!
— Ну как, Тихонов, поправился Рекс?
Солдат улыбался белозубым ртом:
— Полный порядок, Талочка! А твой Пижон жив-здоров?
У Наташи был свой пёс, Пижон, но он отзывался и на кличку Буржуй. Мохнатый, толстый, хвост крендельком на спине. Сильный: один Наташины санки возил.
— Будет сегодня кино, Алёшин?
— Обязательно, Наташенька!
— Опять «Чапаев»?
— Опять, понимаешь, не подвезли ничего. Погодка, сама видишь…
Погода была неважная. Вторую неделю не унимался буран. Между бревенчатыми домами натянули канаты. Люди ходили, держась за канат, чтоб не заблудиться, хотя между домами не больше двадцати — тридцати шагов.
Серёжка понял, зачем стены оклеены во много слоев газетами. Малейшая дырочка, гвоздя не просунешь, а наметет столько снегу — растопить, выкупаться можно.
Хорошо, клуб — стена к стене с Наташиным домом. Серёжка с Наташей каждую ночь в кино ходили. Или каждый день — не разберёшь.
«Чапаева» Серёжка ещё на Дальнем Востоке смотрел. И здесь эту картину вторую неделю крутили. Сначала, как полагается: от первой части до последней.
Потом кто-то предложил переставлять части. Сначала красные громили белых, а уж после того белые шли в психическую атаку, и их второй раз обращал в бегство лихой Чапай.
Скоро зрители выучили наизусть все слова из фильма. Киномеханик Алёшин стал убирать звук, солдаты сами хором говорили и за Чапаева, и за Анку, и за бородатого солдата, который удрал от белых. Серёжка тоже запомнил все слова. Дома они с Наташей играли в «Чапаева».
— Василий Иванович, — спрашивала Наташа-Петька, — ты армией командовать можешь?
— Могу, Петька, могу, — отвечал Серёжка-Чапаев.
Погода в конце концов наладилась, прилетели самолёты, доставили новые кинокартины: «Подвиг разведчика», «Руслан и Людмила».
Серёжка и Наташа играли в «Руслана и Людмилу». Серёжке, кроме Руслана, приходилось быть и Рогдаем и Черномором.
Оседлав веник, Серёжка бегал по комнате и звал Людмилу. Её нигде не было видно. Наташа надевала на голову меховую шапку, а Серёжка зажмуривал глаза, и Наташа-Людмила превращалась в невидимку.
Как в пушкинской сказке:
Людмила шапкой завертела;
На брови, прямо, набекрень
И задом наперёд надела.
И что ж? о чудо старых дней!
Людмила в зеркале пропала;
Перевернула — перед ней
Людмила прежняя предстала;
Назад надела — снова нет;
Сняла — и в зеркале!
Стоило Наташе перевернуть шапку, Серёжке открыть глаза, и сразу Наташа-Людмила становилась видимой.
Елена Ивановна несколько раз читала ребятам книжку про Руслана и Людмилу. Наташа и Серёжка знали её почти всю на память.
Верхом на златогривом венике Серёжка медленно ехал вокруг стола, а Наташа декламировала:
Померкла степь.
Тропою тёмной
Задумчив едет наш Руслан
И видит: сквозь ночной туман
Вдали чернеет холм огромный,
И что-то страшное храпит.
При этих словах Серёжка замирал на месте и с опаской глядел на огромную подушку. Она изображала Живую Голову.
Это Наташа придумала. Ведь Голова спала, когда подъехал Руслан. И с перьями была, как подушка:
