Общественная миссия социологии - [62]

Третий вариант волюнтаризма, который нас больше всего интересует в данном случае, связан с гипостазированием законов науки, придания им универсального, строго линейного характера. Впервые мистическую процедуру гипостазирования чисел и численных регулярностей осуществили пифагорейцы, наделив их особой сущностью, самостоятельным бытием и, главное, модальностью: «хорошие» и/или «плохие». Эта же линия присутствует и в гегелевском панлогизме – мир логичен, потому что абсолютный дух содержит в себе («знает») его законы. Не избежал гипостазирования и марксизм, более того, придавая общественным законам, с одной стороны, антропоморфный, демиургический характер (законы требуют, творят и т. п.), а с другой – безусловно динамический характер («с железной необходимостью»), Маркс выводил их за пределы логического понимания, на уровень если не религиозной, то метафизической трансцендентальности. В «Капитале» Маркс отмечал, что хотя фигуры капиталиста и земельного собственника он рисует далеко не в розовом свете, однако не считает, что они ответственны за те условия, продуктом которых в социальном смысле остаются[252]. Но в «Манифесте» и ряде революционных прокламаций проводится другая мысль: чтобы ни делали те же капиталисты, какие бы реформы ни проводили, как бы ни меняли условия и оплату труда, избежать социалистической революции им не удастся, ибо капитализм, согласно материалистическому пониманию истории, обречен. Выходит, что люди изучают законы общества не для того, чтобы корректировать свое поведение и деятельность, а лишь для того, чтобы узнать «окончательный диагноз».

Подобная интерпретация, как ни странно, обессмысливает роль науки. Допускаем, что такой прием в XIX в. был оправдан как средство психологического давления на «толстокожих буржуинов» или мобилизации плохо осознающих свои интересы пролетариев, но методологически он неправомерен. Отражением такого рода ошибочных представлений в биологической науке явилась формула Лысенко – «наука – враг случайности»[253], а в обществоведении – вульгарный социологизм, использовавшийся главным образом для индокринации классового подхода, партийности науки, «двух культур» и др. Так возникла антитеза эволюционному развитию общества с постепенным преобразованием, реформированием тех структур и видов деятельности, которые не соответствуют новым требованиям, в форме теории социальной революции. Причем законы социальной революции формулируются в терминах предопределенности, фатализма, исторической необходимости как рока, освобождаясь не только от случайностей, но фактически и от субъективного фактора.

Мы не можем согласиться с теми авторами, которые отрицают законы социальной революции. Они существуют и действуют, но не в динамической, а в той же вероятностной форме, как и закон обнищания. Фактически революция – это всегда плод невежества и цинизма «верхов», самоуверенно полагающихся на силу и манипулятивные средства, т. е. волюнтаристски игнорирующих общественную закономерность. Классическую формулу о «беременности» революцией можно приложить к любой стране, в том смысле, что везде есть противоречия и проблемы, которые при определенных условиях могут привести к революционной ситуации[254]. Но эти условия создаются или корректируются людьми, в этом и состоит суть утверждения, что социологические законы – это законы деятельности людей. Нет сомнения, что правящий класс России мог «отменить» Октябрьскую революцию, для этого достаточно было последовательно и настойчиво осуществлять столыпинские реформы. Однако то, что Столыпин был убит агентом охранки, говорит о стремлении этого класса сохранить свое положение, ничего не меняя. Научно обоснованная деятельность тем и отличается от волюнтаристской, что не пытается отменять или игнорировать законы, а стремится учесть их возможные последствия при принятии решений, планов и т. д.

Некорректная интерпретация социологических законов проявляется также в форме предетерминизма. И. Кант, анализируя условия свободы выбора, выделял детерминизм как «положение об определении произвола внутренними достаточными основаниями»[255] и «предетерминизм, согласно которому произвольные поступки как события имеют свои определяющие основания в предшествующее время, которое вместе с тем, что в нем содержится, уже не в нашей власти»[256]. Детерминизм не препятствует свободе выбора, «которая подвергается опасности только при предетерминизме, согласно которому определяющие основания поступка находятся в прошлом времени, стало быть, так, что теперь поступок уже не в моей власти, а в руках природы и неодолимо меня определяет»[257].

Характерно также у Вебера различение терминов «предетерминизм» и «предестинационизм»: первый ведет к фатализму, второй – к методической регламентации жизни. Вебер приводит тезис, якобы сформулированный Августином Блаженным: «Если ты не предопределен к спасению, сделай так, чтобы ты стал предопределен к нему»[258]. В протестантизме предопределение понимается в предестинационном смысле, благодаря этому оно и стало идейным центром образа жизни, важным стимулом деловой активности.