Обрести себя - [219]

* * *

Осень наступала лету на пятки, посыпая дорожки желтыми листьями, гоня по воздуху пушок одуванчиков и торопя пернатых на теплый юг. Чем длиннее становились ночи, тем беспокойнее спал Арион. Эта прекрасная дама с полной кошелкой даров была ему знакома, он отлично знал ее коварную натуру. Вроде она к тебе ласкова, освещает ярким солнышком свои дары, стелет перед тобой серебро паутины, а глядь, однажды соберет тайно тучи, переменит ветер и как начнет гвоздить дождем, зарядит на неделю, а то и больше, расквасит землю так, что нельзя ступить ни в сад, ни в огород. Овощи и фрукты гниют прямо на глазах, а ты сидишь, бессильный что-нибудь предпринять. Такое случалось на веку Ариона не раз, так что его не обманешь. Еще барометры показывают хорошую погоду, еще не ноет нога у деда Мерикэ, пострадавшего в первую мировую войну, а Караман, как лунатик, вскакивает по ночам, подходит к окну и прислушивается к ночным шорохам. Мадалина ворчит на него, он же оправдывается:

— Показалось, что ветер поднимается.

— И что, если поднимается? Остановишь ты его, что ли?

— Груши еще не собраны.

Через несколько дней та же история — Арион среди ночи бежит к окну.

— Что с тобой, человече, почему не спишь?

— Почудилось, дождь начался.

— На тот год просись на другую работу, надоела такая жизнь. Ни поспишь, ни поешь вовремя.

— Молчи, а то блоху проглотишь.

— Он еще смеется.

— Что мне остается делать, если ты мелешь, как испорченная мельница?

Арион зачастил к воротам Монако, начал через забор переговоры с Холерой.

— Михаил дома?

— Нету.

— А где он?

— В больнице.

— В какой? Может, за ним машину послать?

— Не знаю.

— Давно ушел?

— Как только рассвело.

— Когда вернется?

— Когда ноги принесут.

Вся деревня знала, что Михаил занимается мелкой коммерцией. Словно издеваясь над всеми, он велел старухе никого не пускать во двор. А в это время в его сарае трудилась целая артель стариков, которые делали веники, кошелки, циновки и другие вещи, имевшие спрос на рынке. Сбывал товар Михаил. Он разъезжал на такси. Милиция наведывалась к нему несколько раз, но вскоре оставила его в покое — он добыл какие-то документы, что старики приходятся ему родней и он держит их из милости. Ариону надоело кланяться жулику и тунеядцу, и на одном из заседаний правления он поставил вопрос ребром. Действия Монако вывели его из себя, и он грозился отказаться от бригадирства. Порешили отнять у Михаила участок земли. Мало у кого в селе был такой виноградник, как у него. Гроздья свисали с поднятых на шпалеры кустов, как откормленные поросята.

В одно осеннее утро несколько комсомольцев, погрузив в кузов машины кадки и ящики, поехали убирать участок Монако. Вызвались на это дело сами комсомольцы, так как по селу разнесся слух, что у Холеры где-то запрятана не то винтовка, не то даже пулемет, и каждого, кто прикоснется к ее винограднику, она грозится прикончить. Ребята ехали в машине, переговариваясь:

— Из чего в нас Холера будет стрелять, как ты думаешь, из пистолета или из винтовки?

— Из пушки.

Хоть и шутили, но на сердце было тревожно. В самом деле, долбанет чем-нибудь из-за угла, а потом иди жалуйся. Когда подъехали к винограднику, веселости у ребят поубавилось.

Ребята подошли к сторожке среди поля, потрогали тяжеленный замок на ее дверях. Было пусто, как в покинутом доме. Ребята взялись за дело, и никто не воспрепятствовал им. Они даже разочаровались немного — готовились к романтическому приключению, а тут просто работа. Когда они кончали сбор винограда на первом рядке, кто-то вдруг выпалил:

— Холера!

Над виноградником поднялись головы испуганных ребят. Старуха в самом деле поднималась по склону холма, но совсем иначе, чем они представляли, — без винтовки и пулемета. Даже не верилось, что это она, о которой так много говорилось страшного. Старуха, одетая в темное, согбенная и крючконосая, напоминала ворону. Не зная, как быть, ребята переглянулись. Внешность старухи совсем сбила их с толку; кроме жалости, она ничего не внушала. Когда она приблизилась, в ее руках увидели свечу. Она молча прошла мимо них, словно не заметив. На меже остановилась, воткнула в землю свечу, зажгла, опустилась на колени и начала молитву, в которой проклинала своих врагов. Смущенные ребята бросили работу и сели неподалеку. Энтузиазм исчез. Вместо воображаемого врага перед ними стояла выжившая из ума старуха.

Арион, узнав о том, что комсомольцы поехали убирать виноградник Монако, расстроился. Встретив в конюшне Павла Захария, он сказал ему, что не надо было спешить с этим делом. Тот посмотрел косо:

— Твоя идея была.

— Верно. Только убирать то, что не сеял, — несправедливо. Мы отбираем участок, а не урожай. Если Монако пожалуется, нам может нагореть. Это произвол и самоуправство. Закон на их стороне.

— Так зачем ты заварил всю эту кашу?

— Ошибся. Ребят надо остановить.

— У тебя семь пятниц на неделе.

— Виноват, что поделаешь. Что мне за это будет, ни с кем делить не стану. Увидишь председателя, скажи, что я поехал на участок Монако. Переведу ребят на колхозный виноградник.

Арион быстро запряг Гнедого и направился в поле. Осеннее утро было холодновато. Под забором таял зернистый иней. С пожелтевших листьев капало. Деревня пропахла виноградными выжимками и сушеными сливами. А с поля веяло дымком сожженной ботвы, листьев, соломы. Приближаясь к полю, он удивился — в лицо пахнуло жаром. Он увидел дым, густой и черный, как мазут, подымающийся столбом над участком Монако. Он стегнул Гнедого, чтобы скорей узнать, что случилось. От виноградника доносились крики. Оказывается, горела сторожка Михаила Цуркана. Огонь уже поглотил крышу, устало облизывал стены. Арион спросил у толпившихся ребят, отчего загорелось.