Оборотень - [57]

Вдруг через лужайку по направлению к дворцу прошла знакомая фигура, – худощавая, немного согнувшаяся на сторону, с особой походкой, как будто слегка прихрамывая, с пером на шляпе, в коротком, иностранного покроя плаще. Анна смотрела на нее широко раскрытыми глазами и с сильно бьющимся сердцем, стараясь убедить себя, что это обман зрения, но когда фигура вошла в луч света, падающий от лампы над дверями, лицо ее осветилось на один момент. Оно было покрыто мертвенной бледностью, и черты его, без сомнения, принадлежали Перегрину Окшоту.

Она отпрянула от окна и упала на колени, закрыв лицо руками; так она оставалась несколько минут, почти в бессознательном состоянии, пока голоса возвращавшихся людей не заставили ее сделать страшное усилие над собою и принять спокойный вид, чтобы избежать всяких расспросов и догадок. Это были м-рис Лэбади и Полина Дюрон; из них первая зашла взглянуть, все ли благополучно с принцем, прежде чем направиться в Кон-Пит.

– Отчего вы такая бледная? – воскликнула она.

– Не видели ли вы чего-нибудь?

– Я… да это могло показаться. Я видела умершего! – отвечала, запинаясь, Анна.

– Ну, тогда это просто фантазия молодой девушки, – сказала добродушно старшая нянька. – Мисс Дюрон не расположена к веселью, и она останется с его высочеством, а вы лучше идите вместе со мной, чтобы разогнать этот бред.

– Благодарю вас, но я не могу, – отвечала Анна.

– Право, лучше идите, и все эти фантазии пройдут, – сказала м-рис Лэбади; но она сама спешила, не желая опоздать на веселье, и молодые девушки остались одни. Полина была в каком-то восторженном состоянии под влиянием проповеди, трактовавшей о связи между церковью и невидимым миром.

– Вы видели кого-нибудь из своих умерших, – сказала она, – может, он явился к вам с мольбою, чтобы вы присоединились к истинной церкви, где вы могли бы молиться за него и принести святую жертву?

Анна вздрогнула. Это как будто совпадало с стремлениями самого несчастного Перегрина, и когда она вспомнила о его трупе, тлевшем в заброшенном подземелье, ей показалось, что он взывал к ней, чтобы она позаботилась об успокоении его праха и души.

Но что-то заставляло ее молчать. Она не в силах была сказать ни одного слова о том, что видела, и в то время, как Полина продолжала излагать содержание проповеди, столь сильно подействовавшей на нее, Анна слушала ее, совсем не понимая, мысленно занятая решением вопроса, – в силах ли она рассказать все патеру Кремпу, если бы ей пришлось исповедоваться у него, или лучше написать обо всем своему дяде. Она уже стала в своей голове сочинять письмо, начинавшееся открытием ужасной тайны, но затруднения ее росли с каждым мгновением. Как могла она сделать своего дядю участником этой тяжелой тайны, когда, может быть, он сочтет своим первым долгом сделать такой шаг, который навсегда отрежет молодого Арчфильда не только от родителей, сестры и ребенка, но и от родной земли. Но, может быть, д-р Вудфорд не поверит в ее видение, тогда он, пожалуй, отнесет все это, включая и ужасные подробности дуэли, к призракам, созданным её больным воображением; и какие доказательства она может привести, кроме отчаяния Чарльза, исчезновения Перегрина и… того, что могли найти в подземелье.

Но если справедливо все, что говорят патер Кремп и Полина, то ее дорогой дядя сам находится в заблуждении, и тогда для нее вся надежда, – а также и для этой страждущей души, – оставить их. Вот Полина говорит о высоком блаженстве возношения молитв в день Всех Усопших, за всех, чье спасение возбуждает опасение, и за всех, томящихся в муках. Она даже вздрогнула при мысли о своей матери, умершей, как ей раньше казалось, в вере и страхе Господнем. Будет ли считать ее патер Кремп за душу, находившуюся в неведении, искупление которой должно совершиться уже в том мире? Ее ужаснула такая мысль о матери. Но если справедливо, что земные молитвы и мессы могут помочь ей?

Анна была в таком состоянии, что ее странно поразили голоса подруг, возвратившихся с ужина и рассказывающих о событиях вечера. Джен Гемфрис без конца болтала о гаданье. Орехи тихо горели рядом, и эго было благоприятно для гвардейца Шо, разделившего с ней свой пополам; но с другой стороны, из яблочной кожицы, брошенной через плечо, выходила буква II, и тот, которого она видела в ряду зеркал, был в золотой цепи, хотя без мундира, а также в его имени не оказалось буквы П; м-рис Бус сказала, – это значит, что она будет три раза замужем, и в последний раз за ольдермэном, а то, пожалуй, и за самим лордом-мэром.

М-рис Ройер дразнила мисс Бриджмэн по поводу буквы И, которая вышла из ее яблочной шелухи, подходившей только к некоему Инкли, находившемуся в числе дворни Кон-Пита, которого эта девица не могла выносить.

Принцесса Анна с мужем спускались вниз, чтобы посмотреть, как летели орехи, и хохотали до слез, пока не пришел лорд Корнбюрге и не сообщил что-то на ухо принцу Георгу, после чего они все ушли. Да, и епископ Батский, который также смеялся с ними, вдруг сделался серьезным и также ушел.

– О! – воскликнула Анна, – разве епископ Батский здесь?

– Да, несмотря на то, что он в немилости. Говорят, что он будет служить завтра в вашей протестантской капелле.