Обо всём - [48]

И тут, значит, приходит время петь запричастный концерт Степана Аникеевича Дегтярёва «Приидите, вернии, любящие Божию славу». Вещь сложная, не без изысков и малоупотребимая нынешним хоровым сообществом. Я смотрю в ноты, а там синим-синё от исправлений. И понимаю, что сейчас случится непоправимое…

— Уважаемый, — обращаюсь я к регенту-композитору, — а давайте мы вот это прекрасное произведение петь не будем, а? Я боюсь, что архиерей нас после исполнения сего шедевра посохом праздничным отлупит и добьёт трикирием с дикирием даже без помощи верных иподиаконов…

Коронным взглядом солдата, смотрящего на вошь, регент смерил меня трижды, прежде чем ответить свистящим, полным презрения шёпотом:

— Боитесь?! Не уверены в своих возможностях?! Мне вас представили как профи, вижу, ошиблись.

— Боюсь, потому что меня звали как певчего, а тут гимнасты под куполом цирка требовались. Эти ваши кульбиты со скачками в септиму и дециму стоят гораздо дороже, вы не находите?!

— Не нахожу, — отрезал регент-Чайковский и ткнул меня в грудь свёрнутой в трубочку партитурой, — позвали петь, стойте и пойте, что дали, ещё я с певчими репертуар не обсуждал… Совсем уж осатанели…

Тут я поняла, что дальнейший диалог может привести к тому, что я останусь без гонорара и захлопнула рот. Глаза мои тоскливо скользили по исправленной нервной рукой партии.

Гармонические конструкции, созданные двойником Петра Ильича, приводили меня в состояние лютого изумления, что, собственно, никак не освобождало меня от обязанности петь весь этот апокалиптический нотный набор. Примиряло с действительностью только то, что все остальные участники хора смотрели в ноты с не меньшим ужасом, чем я, что выдавало в них более-менее вменяемых людей. Спокоен был только один солист-баритон по фамилии Козлов, и то только потому, что в ноты он принципиально не смотрел. Не считал нужным. На том и погорел. А вместе с ним и весь наш «надежды маленький оркестрик под управлением любви».

Я сто раз перекрестилась и триста раз призвала на помощь всех более-менее значимых святых, когда-либо замеченных в содействии певчим. Но то ли моя горячая мольба не успела донестись до высот горних, то ли ещё на каком клиросе этих святых призывали на помощь более настойчиво и все силы они кинули туда… Не дошла моя молитва. И с первого такта я выдала мощного петуха, не увидев проходящего бемоля, не очень отчётливо написанного трепетной рукой регента.

Взгляд, достойный испепелить самого страшного грешника в первую минуту Страшного суда, прожёг меня насквозь. Регент, исполнившись дикой ненависти (и я его отчасти понимаю), пребольно ткнул меня камертоном в предплечье. Собрав все мозги и уши в кулак, я вперила очи в партию и начала голосить уже правильные знаки альтерации, моля Бога, чтобы это безумие не закончилось праздничной престольной дракой альтихи и регента.

И тут солист-баритон по фамилии Козлов хватанул со всей мочи соло, не глянув в ноты. Наивный дурачок. Соло его было зачёркнуто красным фломастером, а поверх всех этих почеркушек было написано соло альта, то бишь моё. Которое я с не меньшим жаром и пылом взялась исполнять. Надо ли говорить о том, что интервал, который мы выдали с Козловым был настолько неудобоварим и ужасен, что вопли грешников в адских котлах рядом с нашим воем в тритон показались бы ангельским пением…

Последнее, что я увидела в тот момент, — это перекошенное от злости лицо регента и стремительно летящий мне в глаз камертон. Не Козлову, ревущему дикой белугой мимо кассы, а мне, честно исполнявшей то, что написано…

Боль. Несправедливое наказание. Глаз, как мне тогда показалось, вытекший прямо на пол. Всё смешалось. Что, собственно, не помешало мне схватить толстенную «Цветную триодь» и огреть господина регента по темени. Хор замер, не зная, плакать ли, смеяться. Пономари, толпившиеся на другом клиросе и видевшие побоище от начала до конца, согнулись в три погибели и беззвучно хохотали, прикрывая рты кто «Часословом», кто «Псалтирью». Праздник удался. И, похоже, до сих пор поминается на том приходе как один из лучших.

Я, обиженная, униженная и оскорблённая, подхватив сумочку и поддерживая вываливающийся глаз, выскочила на паперть и прорыдалась там от души. Баритон Козлов выскочил за мной и как порядочный человек отвёз меня в травмпункт, где мне заклеили око (спасибо не загипсовали!), и я ещё месяц ходила к окулисту, как на работу. А у регента, говорят, было сотрясение мозга. Так что всё обошлось без взаимных претензий, все были хороши. И гонорар мне был передан в двойном размере, так что всё решилось полюбовно. Никого не посадили — и то слава Богу, как говорится.

Как рождается мизантроп

Из встреч с «читателями». Место действия — трапезная одного из храмов Москвы.

— Ой, здравствуйте-здравствуйте! А я вас знаю! Я ваша «тайная» поклонница! Но я вас не лайкаю и не подписываюсь, чтобы муж не заругал. Вы такая неоднозначная!

Молодая женщина в «приличной» одежде а-ля «православие-благоухание стайл». Рядом муж свечного окраса. Весь разговор происходит при нём. Сразу и по всему видно, что семья благочестива, молитвенна и уже почти свята, не то что «некоторые человецы».