Никому, ни Элеонор, ни Арчеру, не нужны были ее вторжения. Элеонор упивалась своими страданиями, Арчера же возбуждала такая вседозволенность. Каждый тешил свои потаенные пороки. А Ромилли со своими детскими призывами к папе и маме покушалась на их интимный мирок.
Последний раз девушка видела Арчера и Элеонор вместе накануне отъезда в университет. Между родителями вспыхнула очередная страстная перепалка. Отец свирепел, мать заламывала руки и роняла слезы. Он грозился оставить ее, и уже навсегда. Мать молила супруга не делать этого, артистически кидалась в ноги, унижалась, обещалась смирить себя ради его удовольствия.
Ромилли не могла больше выносить этих сцен. Девушка готова была возненавидеть обоих. Лишь взрослея, она стала понимать, что у родителей свои отношения, непонятные для нее, такие, которые никому не делают чести. А ведь еще недавно она была готова обвинить во всем себя.
Ромилли закрылась в своей комнате и постаралась уснуть. Единственным своим спасением от того кошмара она видела учебу в университете. Утром она с облегчением покинула дом, холодно распрощавшись с родителями.
Прошел год, затем другой. Ромилли не часто навещала мать, но каждый раз ужасалась все большему запустению, в какое погружался некогда благополучный дедовский дом.
Мать сделалась затворницей. Она все чаще давала понять, что не способна справляться без Ромилли. Тогда девушка покидала дом с тяжелым сердцем и глубоко засевшим чувством вины. А приезжая в кампус, больше не чувствовала прежней тяги к учебе, постоянно думая о своей матери…
Ухудшался не только быт Ферфаксов. Даже предусмотрительность Мэньена не смогла избавить их от мотовства Арчера. Элеонор, распоряжающаяся деньгами Ромилли согласно дедовскому завещанию, снабжала своего супруга любой суммой по первому его требованию. Нужно ли говорить, что несчастная женщина основательно растранжирила деньги дочери, в том числе и ту целевую сумму, что была завещана на ее учебу.
Так что по завершении третьего курса Ромилли поняла, что продолжить учебу она сможет, только начав работать.
Осознав, как она поступила с дочерью, Элеонор впала в еще более глубокое уныние. Она наконец вынуждена была открыто признать, что запуталась в своих отношениях с Арчером Ферфаксом. Но Арчера это не останавливало от дальнейших требований. Он беззастенчиво выуживал, выклянчивал, вымогал у жены сумму за суммой, пока ей еще было что ему давать. Но это вскоре прекратилось…
Ромилли была тогда дома. Она почувствовала на себе пристальный взгляд матери и повернулась, спросив:
— Почему ты так на меня смотришь?
— Я все время задаюсь вопросом, как отнесешься ты, Ромилли, к нашему разводу? — тихо произнесла Элеонор.
— Я сама отвезу тебя к юристу, мама, — жестко произнесла Ромилли, чтобы отсечь всяческие сомнения.
Конечно, Арчеру Ферфаксу эта мысль не пришлась по душе. Но еще больше он гневался оттого, что Элеонор сорвалась с крючка. А ведь он так гордился своей способностью парализовывать волю своих женщин!
Ромилли же к этому времени вообще перестала полагаться на своих родных. Она вернулась домой, нашла работу и приняла решение оставить до времени учебу. Ее друг, Джеффри Дэйвидсон, младший партнер стоматологической клиники, в которой Ромилли работала, рассчитывал на скорое повышение, поскольку старший партнер намеревался выйти на заслуженный отдых. Карьера Джеффа развивалась стремительно. Он был на гребне успеха и очень гордился собой. Ромилли он нравился, ей даже казалось, что она наконец влюбилась.
Она не верила в свою способность любить — слишком много огорчительных сцен наблюдала в юности. Откровенные родительские перебранки, потребительское отношение отца, его подлость, та легкость, с какой он совершал и признавал свои грехи, — все это не позволяло Ромилли без колебаний положиться на незнакомого, по сути, человека.
Все, что она знала о Джеффе, — это то, что он хороший дантист, приятный в общении человек, ответственный работник, справедлив с подчиненными, лоялен с партнерами. Наверное, немало.
Ромилли не любила надолго оставлять без присмотра свою мать, но, когда Джефф приглашал ее поужинать, она соглашалась.
Элеонор демонстрировала свое благожелательное отношение к тому факту, что Ромилли «с кем-то встречается». Дальше этого определения ее интерес жизнью дочери не распространялся, да и сама Ромилли не испытывала потребности делиться с матерью интимными переживаниями, тем более что как таковых переживаний в ее отношениях с Джеффри Дэйвидсоном и не существовало.
В это ясное апрельское утро Ромилли остановила свой автомобиль на парковке для сотрудников стоматологической клиники, размещавшейся в викторианском особняке. Через несколько минут девушка заняла свое место перед компьютером, надела на голову наушники с микрофоном и приступила к работе.
Как во всякий другой рабочий день, ровно в одиннадцать часов Ромилли и медицинская сестра Синди Уилсон приготовили себе по чашечке крепкого кофе и устроили небольшой перерыв. За этим и застал ее Джеффри Дэйвидсон.
— Я хотел с тобой поговорить.
— Прости за вчерашнее. Но тебе известно, что я не всегда могу оставить свою мать.
