Обмасонивание - [52]

Лучше уж умереть от жажды в пустыне под палящим солнцем, наблюдая за сужающимися кругами стервятников, чем жить в жгучем презрении и злобе людей.

Но он выжил. Преумножив знания и умения свои, вернулся в родной город. Сограждане ценили вещи, сделанные рукой мастера. И плевали ему вслед. Он создавал шедевры для новых храмов. Ему платили. И — прогоняли.

Но однажды мастера позвали к царю. И Хирам-мастер услышал слова Хирама-царя:

— Шломо надумал построить два домика. Себе и своему богу. Говорит он:

«Вот я строю дом имени Господа Бога моего, для посвящения Ему, чтобы возжигать пред Ним благовонное курение, представлять постоянно хлебы предложения и возносить там всесожжения утром и вечером в субботы, и в новомесячия, и в праздники Господа Бога нашего, что навсегда заповедано Израилю. И дом, который я строю, велик, потому что велик Бог наш, выше всех богов».

Пожевал кусок рыбы, сплюнул в сторону. Подумал, глядя в письмо царя-соседа. Сплюнул ещё раз.

— Экий наглец. Как можно восхвалять его овечьего Адоная рядом с нашим Мелькартом, которому поклоняются многие народы по берегам всех морей. А уж с гневом Астарты… особенно — в критические дни… просто не сравнить. Мда… Шломо продаёт нам пшеницу и шерсть. Дорого. Надо бы сбить цены. Но… у него полторы тысячи колесниц и двенадцать тысяч конницы. Поэтому — пусть. Пусть они думают, что обдирают Тир до нитки. А мы сделаем так, что они сами вернут нам наше золото. С прибылью.

Двенадцать тысяч конных евреев… Казаки с пейсами… Потрясающее зрелище. Как, всё-таки, забавно изменился мир и народы в нём за какие-то два тысячелетия…

Царь Хирам плотоядно усмехнулся. Он — великий царь. Он умеет делать деньги. Точнее — он же царь! — он умеет давать своим поданным возможность делать деньги. А потом отбирает. На общее благо. В разумных пределах.

Он отогнал мух от тарелки, почесал ляжку и повелел:

— Ты пойдёшь к Шломо. И построишь ему… Ту хрень, которую он хочет. Ты будешь искусен и талантлив. И ни в чём себе не отказывай. Ты превысишь смету строительства втрое и впятеро. Соломон будет покупать у нас, в Тире. И мои богатства преумножаться. А его — расточатся. Иди.

Так и случилось, мудрейший Соломон перемудрил себя.

Вся его страна была выжата налогами досуха. Мытари отбирали у людей даже одежду, восемь городов отдал Соломон царю Хираму в обеспечение кредитов. А всего-то — один очень хороший архитектор и двадцать лет стройки.

Хирам-мудрый, Хирам-знающий, Хирам-всегда-творящий вышел с посохом из Тирской земли и пришел в землю противного царька Соломона, собравшего много кусков золота и меди, согнавшего в одно место стада мирных животных и толпы таких же людей, легко подчинявшихся окрику погонщиков. Хирам пришёл через пустыню, запылился, устал, одежда измята… Первым делом — выспался, а утречком омылся самой холодной водой, надел хитон египетский — и к Соломону.

Соломон толстый, губа отвислая. Он показал груды дерева, пригнанные с Ливана по волнам, кедры, кипарисы, сандальные деревья, золото в подземельях…

И Хирам сказал:

— Я тебе построю, царь Соломон, такой Храм, равного которому нет и не было на свете. Храм — не вечный, потому что вечного ничего нет; но такой Храм, что память о нем останется вечно.

С холма Хирам смотрел на людской муравейник: у каменных глыб и древесных стволов суетились кучки людей, хватая, толкая, подводя рычаги и машины, им, Хирамом, придуманные для поднятия тяжестей.

Движения каждого муравья были случайны, движенье всех их вместе предугадано и направлено волей мастера Хирама. Белым жаром сверкали свежетесанные камни, желтым румянцем ликовали доски, золотым солнцем слепил глаз металл.

Отупевшие от жары, от однообразной жизни подданные царя Соломона с удивлением и недоверием смотрели на работу Хирамовых учеников. Иной подходил и спрашивал:

— Как и чем обтесываете вы камни нужной величины и столь изумительной гладкости?

И хитрые рабочие, сделав из ладони створку раковины, шептали на ухо тупым дурням:

— То не мы, а чудесный червь шамир слизывает со строевых глыб всякую неровность.

— А где тот червь и велик ли он?

— Тот червь с ячменное зерно, и лежит он в свинцовом сосуде, наполненном ячменными отрубями и прикрытом шерстяным покровом. Видеть его нельзя. Он принесен царю Соломону орлом из рая, где хранился с вечера шестого дня творения. Только смотри — никому не рассказывай!

С радостью наблюдал Хирам, как кипит работа днем и как замирает, к вечеру. Только не затухает никогда огонь плавильных печей, и дым стелется над песками.

Тысячи строителей Храма выполняли единый план, никому из них целиком не известный. Ученики тесали камень, остругивали дерево и выливали в форму расплавленный металл. Обученные всем ремеслам подмастерья клали фундамент, подгоняя камень к камню, и возводили стены по чертежам мастеров, с которыми каждый день совещался сам великий мастер Хирам. Всякий рабочий делал свое — все вместе делали единое общее дело, радуясь невиданному доселе чуду строительства.

— Во бред, — подумал Фриц, — фундамент «кладут», если он кирпичный. Как на Волыни или нынче во Всеволжске. Тесать камень… Они про опалубки не слышали? Или если строить белокаменный цоколь, как у Покрова-на-Нерли. «В Иерусалиме на горе Мориа» — заливная пойма? Почему я раньше об этом не задумывался? И почему об этом не подумали братья-масоны?