Обмануть судьбу - [83]

Ульяна искала выход из той ловушки, куда угодила, как те лисицы, шкурки которых приносил ее отец Лукьян в охотничий сезон. Не могла ходить к Вороновым, не могла видеть виновницу своего несчастья.

– Хоть топись, – признавалась она себе томительными, душными летними ночами, когда ворочалась на лавке до утра, обливаясь потом и слезами.

Помог случай. Зайца за человека ни александровские, ни еловские девки не считали. А он молча сох по Ульянке. Рыжуха затащила убогого в кусты, и обрадованный парень превратился в мужчину, страстные ласки Ульяны подогревались безнадегой.

Скоро девке стало уже казаться, что сама она выбрала Георгия.

Все забыть, засыпать, закопать. Быть счастливой.

Жених сдувал пылинки с Ульяны, любил без памяти со всем пылом невинного сердца.

Разохоченная рассказом Аксиньи, Рыжик захотела сходить к Глафире, услышать, что все у нее в жизни будет гладко. И опять на те же грабли наступила. Колдунья сначала корила ее, что на чужого мужика девка позарилась, понесла от него, а потом другому подсунуть захотела свой плод.

– Молчи, Ульянка, паскудница такая! Я жениху твоему ничего не скажу, но и ты берегись. Нарушишь свое слово, я и с того света тебя заберу!

Девка замахнулась на бабку, хотела огреть ее чем тяжелым, а Плут набросился на нее и повис на когтях всем своим немалым кошачьим весом. Кровавые отметины он оставил на ее теле от шеи до бедер и, яростно шипя, проводил гостью до крыльца. Ульяна бесславно бежала, слыша злорадный смех знахарки.

Вот так получилось, что подруги вышли замуж в одно время, одна – по любви, другая – скрывая свой грех. И обе любили одного и того же парня – деревенского кузнеца Григория.

Свадьба, горячая любовь мужа на какое-то время отодвинули ненависть к подруге куда-то далеко. Колдунья Глафира стала притяжением ненависти Ульяны. Прийти, задушить, поджечь избу – перебирала она в голове, но кишка была тонка. Случайно поймав за околицей ведьминого кота, она с мстительной радостью задушила его и бросила в лесу.

Аксинья пыталась почаще видеться. Ульяна отговаривалась. Недомогание. То мутит, то спину ломит. Будущий ребенок и холодность Аксиньи в Гришкиной постели стали новым предметом радости Ульяны.

Смерть маленькой дочери, заботы о сыне изменили Ульяну. Ей уже казалось все это давним прошлым, любовь к Грише, ненависть к подруге. Но взгляд Григория опять всколыхнул в ней былое. В один из вечеров, когда Ульяна с мужем пришли к друзьям в гости, кузнец внимательно наблюдал за черноволосым Антоном. Скосив взгляд на Ульяну, Гриша взглядом спросил: «Мой?» «Твой», – блеснули глаза любовницы.

Аксинья детей родить не могла. А Тошка – вот он, любопытный и забавный. Ульяна порой сама сажала сына на плечо к Грише. Наивные, простодушные Заяц и Аксинья не замечали, как они похожи.

Порой Ульяна видела: Анна приглядывается к мальцу. Бабе так и хотелось сказать:

– Да, я родила Григорию сына. Я настоящая баба, а не эта доходная курица!

Настал день торжества Ульяны. Она уже успела разочароваться в слюнявом муже. Он не мог дать ей в постели то, чего любострастница хотела.

Аксинья отходила от очередного выкидыша, и Григорий как миленький пришел в Ульянкину баню. Вспомнили они свою лихую молодость, стискивали друг друга, стонали, выли, рычали, будто волк с волчицей февральским вечером.

– Тебе лучше со мной, чем с ней? – спросила Ульяна. Она развалилась на лавке после очередной схватки, сверкала белой пышностью груди и бедер, бесстыдно расставленных навстречу любовнику.

– В постели ты огонь… Но нутро я в тебе гнилое чую, – сказал кузнец.

– Да и ты не святой.

– И то правда. Я пропащий человек.

Оба понимали: есть в них нечто общее. Зависть и животная страсть, тайны в прошлом и скрытое пренебрежение к людям другой породы. Почти месяц длилось безумие. Они встречались в лесу, в бане, за сараями. Каждый из них боялся, что тайна вылезет наружу и жизнь развалится на куски. Эти мысли будоражили хлеще медовухи.

Ульяна сама не знала, от кого зачала кудрявую, рыжую дочку, но молила всех святых, чтобы она была от Гриши.

– Как Богородица тебя в соляной столб не превратила? Молишь, чтобы дочка от полюбовника, а не мужа была.

– Нет, Гриша. Она мать, меня поймет. Лишь бы губа у дочки не была заячьей.

Потом встречи их сошли на нет. Кузнец боялся потерять жену и вдоволь напился Ульянкиной похоти.

Но Ульяна наблюдала за семьей подруги. Умерла Глафира, меньше стало у Аксиньи защитников. Подругу точил червь: «Расскажи, расскажи, расскажи!» Какой толк от тайного торжества, от того, что у нее ребенок Гришин растет, если Аксинья ничего не знает – не ведает, живет себе в любви мужниной, пустоцвет.

* * *

– Зачем ты мне сейчас это рассказываешь? – Аксинья чувствовала, что злоба подруги придавила к земле. Трудно стало дышать, когда поняла она, кто с ней рядом был с самого детства.

– Захотелось. Знаешь, как мы над вами потешались с Гришкой, ой… Все животики со смеху надорвали! Прямо под носом у вас дела творили. А вы с Зайцем ни сном ни духом!

– А мужа… моего не боишься?

– Так ему скоро не до меня будет, с твоим бы полюбовником разобраться. – Ульяна быстро поднялась и вышла из избы, оставив за собой осколки жизни подруги.