Обманчивая слава - [10]

— Бедный, бедный Льюис, — только и сказал Круэльс.

— Но честное слово, ни одна женщина не скрутила меня так, как кастелянша, ни одна! Наверное, потому, что она дала мне от ворот поворот; ну да, наверное, поэтому. Что за неприступная крепость! Знал бы ты, каким дураком я себя чувствовал… Злые шутки страсти: желаннее всех та, что тебя отвергла. Да кастелянша стоит ста, нет, тысячи таких, как я, пусть даже Солерас и прав в своих подозрениях, понимаешь? В конце концов, кастелян был законченным ублюдком и, что еще хуже, ублюдком трусливым. А она по-своему права: воспользовалась моей глупостью, чтобы обеспечить будущее детей. И еще лезла ко мне с добрыми советами, представляешь! В какой же идиотской ситуации я оказался! «Женитесь на Трини, оставьте свои глупости, ничего путного из них не выйдет». Разумно, не правда ли? Ну да, кто бы спорил… Только мне от нее не советы были нужны, а… ладно, хватит. Выставил себя полным кретином. Ты ведь никому не разболтаешь, что свидетельство фальшивое? Не подведешь под монастырь ни в чем не повинных детишек?

— Бедная Трини, — пробормотал Круэльс. — Скоро ты на ней женишься?

— Женюсь? Но как? Ни она, ни я церкви не верим. Гражданским браком? А почему власти заслуживают больше доверия, чем церковь?

Круэльс слушал молча, серьезно глядя сквозь очки мне в глаза. Астрономическая труба лежала, забытая, на скале. Наконец он взглянул на часы:

— Мне пора. Доктор Пуч ждет меня на командном пункте. Дай Бог, часа через два доберусь, дорога плохая. Ты сам не подозреваешь, насколько прав. Брак — это таинство, ведь так? Ладно, пойду, а то совсем стемнеет.

— Не надо читать мне проповедей, от них одна тоска. Проповеди — та же похлебка, для всех одинаковая, а беда у каждого своя, неповторимая. Не будь, как отец Гальифа, этот своими словами все мог разрушить; да что там словами, и взгляда хватало. Когда мы говорим «таинство», что имеем в виду? Само собой, речь идет не о церемонии. Я знаю каноническое право, как свои пять пальцев, и уж наверное, Адам и Ева обошлись без всяких церемоний. Они сразу перешли к делу. Тогда как же различить, где есть таинство, а где его нет? Когда мужчина и женщина становятся друг для друга Адамом и Евой? Постой, послушай; до темна еще далеко. Взять, например, кастеляна. Кастелян! Вот уж пройдоха! Ты знаешь, что он собрался продать и замок, и земли и открыть носочную фабрику? Думаешь, его к работе потянуло? Как бы не так: нашел себе в Реусе промышленного партнера, и тот посулил баснословную прибыль, если кастелян рискнет вложить в дело полмиллиона. Мол, носки — вещь нужная, быстро снашиваются, ведь люди ходят туда-сюда, и ноги у них потеют. Ладно, не о носках сейчас речь, мы говорим о браке: женись кастелян на другой, со всякими там таинствами и прочим, которая из двух женщин стала бы перед Богом его Евой?

— Людям это неведомо, только Господу. Но твоя Ева — Трини, ты ведь и сам понимаешь. А хочешь знать, отчего у тебя тяжесть под ложечкой? Это «коготь роковой». Все-таки Бодлер — великий поэт!

Я хотел крикнуть: «Постой, объясни, что еще за коготь!», но Круэльс поднялся, стал торопиво спускаться по козьей тропке и вскоре исчез за дубами и кустами можжевельника.

Фалгера-де-лос-Кабесос, воскресенье, 10 октября

Ветер донес до нас колокольный звон из какого-то селения… С вражеской территории, конечно, потому что на нашей ни одного колокола не осталось[18]. Но до чего же отрадно слышать эти звуки! На душе у меня легко: ночью приснилась Трини. Представляешь, в первый раз за все время. Жаль, что сон был каким-то путаным; но ее я видел как живую, она улыбалась и в ее по-детски доверчивых, умных глазах стояли слезы.

Тем воскресным утром я лежал под сосной, грелся на ласковом октябрьском солнышке, слушал далекий колокольный звон и думал, как счастливо мы могли бы жить вместе с Трини и нашим сыном в этом хлеву… В самом деле, почему бы и нет? Остаться здесь, в глуши, завести корову и пару коз. А остальные пусть катятся! В голос невидимого колокола вплеталось дребезжание овечьих бубенчиков, и я думал, как прекрасно все сложилось бы, будь оно так просто.

Но подобные мысли посещали до меня многих, и многих еще будут посещать. Как замечательно сложилась бы жизнь, будь она проще. Для начала надо бы самим стать попроще; стать цельными, как изваяния, без этой безобразной путаницы, которая исподволь отравляет наши души.

На неприютных равнинах Поблы-де-Ладрон времена года различаются только температурой: летом адская жара, зимой — дикий холод. А растительность не меняется. И до чего же приятно оказаться теперь в здешних краях, где природа то увядает, то расцветает вновь. Увидеть, как желтеет и краснеет листва, как делает свое дело осень, как в лесу начинают расти грибы. Мой денщик за день набирает полную корзину и запекает их на углях. Однажды раздобыл даже соты диких пчел; лицо и руки у бедняги распухли, однако он уверял, что после первых укусов боль от них перестаешь чувствовать. Мед немного горчил, но был удивительно вкусным. «Ничейная территория» радует нас еще одним лакомством: гроздьями сладкого, подвяленного на солнце винограда с заброшенных виноградников.