Облик дня - [41]

— Это уж не со злости, а от нужды.

— И то правда, и то правда, — бормочет Войцех в седые усы. — Да, это уж от нужды. Терпелив народ, Анатоль, ой терпелив! Ксендза слушает, барину верит, тащит на себе все это горе, нищету да еще сам спину под кнут подставляет.

— Что-то вы сегодня не веселы.

— Эх, доехала меня эта история с птичками, хоть на стену лезь. Покровители нашлись, видал? А ты молчи! Наслушаешься, наслушаешься, а потом — поклон, да и вон! Птичку поймал, так плати или в тюрьму! А вот кабы ты на большие тысячи польстился, никто бы и не спросил, откуда они у тебя. Маленьких воров ловят, а большим в пояс кланяются. Так уж, видно, было с сотворения мира. Помни, Анатоль, коли возьмет тебя охота что-нибудь слямзить, так меньше, чем со ста тысяч, не начинай. Иначе — тюрьма. А так, и деньги у тебя будут и почет, а если куда приедешь, сейчас и в газетах напечатают: приехал, мол, в наш город известный, уважаемый такой-то, на важное совещание. Вот оно как.

Здесь их пути расходятся. Войцех сворачивает в сторону, по направлению к кирпичному заводу. Его огромные рыжие от глины сапоги тяжело месят грязь. Погасшая трубочка торчит во рту. Он все еще что-то бормочет про себя. Тщетно ищет спички в пустых карманах. Тяжело опускает плечи, словно неся на них все бремя мира.

XII

Зал переполнен. Анатоль пристально всматривается в сбившуюся серую толпу. Знакомые лица, на всех — морщины одной и той же заботы. Клубы дыма от дешевых папирос.

Анатоль говорит. Сперва медленно, спокойно. Постепенно извлекая из мозга горящие в нем огненными буквами слова. Одно за другим. Слова соединяются в крепкие звенья, опоясывают зал. И — вверх. Воздвигаются высокими лесами, перебрасываются с угла на угол пламенным сводом.

Отдельные лица исчезают. Анатоль смотрит в одно лицо, в сурово вытесанное лицо простого человека, В обострившееся от нищеты лицо трудящегося человека. И в это лицо бросает свои пламенеющие слова.

Издали, издали зовут неслышные голоса: Анатоль! Анатоль! Необъятная земля в ярме протягивает к нему руки. Дымятся фабричные трубы, грохочут машины. Черная угольная пыль сыплется под ударами обушка. Бьет молот по стали. С шипением сыплются искры со станка. Шелестят, проносясь, приводные ремни. С грохотом валятся глыбы глины в железные вагонетки. Кипит сталь в пузатых котлах. Сверла вгрызаются в нутро земли.

Шумят городские улицы. Рев трансокеанских пароходов разрывает воздух. По рельсам гремят поезда. В туманных просторах жужжат самолеты. Дрожат под напором волн подводные корабли.

Далекие, далекие голоса: Анатоль! Анатоль!

Замученный трудом человек протягивает к нему руки. Детские узловатые руки, мозолистые от обушка. Черные от ожогов руки кочегара. Набухшие жилами руки грузчика. Испещренные пятнами красных рубцов руки рабочих рубанка, молота, наковальни. Исковерканные ревматизмом руки красильщика. Целый лес темных, жестких, загрубевших рук.

Зовут далекие голоса: Анатоль! Анатоль!

Раздутые легкие стеклодува. Черные легкие шахтера. Коричневые легкие рабочего табачной фабрики. Съеденные туберкулезом легкие заводского рабочего. Серые легкие каменотеса. Зовут, зовут далекие голоса. Колеблется под жестоким ярмом земля. Крепко сжимаются оковы. Напрягаются от усилий мускулы. Лопаются от усилий жилы. Брызжет красная кровь. Красная кровь струится по всей необъятной земле. Пот выступает на лбу. Пот струится по всем дорогам мира. Падают умершие: в обвалах угля, во взрывах газов, в порвавшемся приводном ремне, в отравляющих ядах свинца, под рухнувшими лесами. Падают умершие.

Сжимает стальные когти голод. Опухшие дети трущоб. Безумные глаза пригородных бараков. Неверные шаги переулков.

Призрачным, ледяным звоном звенит, звенит, звенит золото. Переливается через края касс. Ледяным ручьем крест-накрест опутывает землю. Крест-накрест — в знак смерти. Давит, душит, жжет, поглощает.

Далекие, далекие голоса: Анатоль!

Они зовут. Звучат суровым, неотвратимым наказом. Присягой. Одним-единственным железным словом. Одним-единственным законом.

Анатоль слышит.

Красный купол слов горит над темным залом. Пылает. Вздымается вьюга пламени. Сверкает перекрещивающимися молниями. Один за другим — снаряды. Меткой рукой — черной от ожогов рукой кочегара. Набухшей жилами рукой грузчика. Испещренной пятнами красных рубцов рукой молотобойца. Голосом без колебаний и дрожи. Голосом из глубины раздутых легких стеклодува. Из съеденных чахоткой легких заводского рабочего. Из коричневых, серых, побелевших легких трудящегося человека.

Внезапным вихрем. Языками пламени. Вьюгой огня. Быстрым, как мысль, ударом. Над широкой без дна и без края пропастью горя, над бездной гнета и мук. Яркие горящие слова, бросаемые во мрак мира.

Именно так он это ощущает: мрак, мрак…

А он — разжигает огонь. Разжигает пламя во мраке мира. Факел, пылающий во тьме, пурпурную зарю перед слепнущими от слез глазами. Дождь негаснущих метеоров.

Анатоль умолкает.

И вдруг весь зал взрывается красным пламенем. В буре возгласов, слившихся в один, Анатоль спускается вниз, как в бушующее море. Он выполнил свою миссию, веление стонущей под ярмом земли. Он не обманул далекие голоса. Пол колеблется под его ногами. Как сквозь туман, вспоминаются ему полузабытые, услышанные когда-то давно в театре слова: «Ты гребешь по волнам мира!»