Облдрама - [74]

— Мы делали этюды.

— Даже так! (Троицкий вытащил из тумбочки «Чайку». ) Вот вам текст, прочтите вслух.

Саша взяла книгу, уже раскрытую на нужной странице, и смотрела в неё, не произнося ни слова.

— Что вы молчите? Боитесь меня?

— Я думаю, — спокойно заявила девушка.

Он рассмеялся.

— «Что думать, то хуже», говорит Толстой. Читайте.

— Люди, львы, орлы и куропатки… — произнесла она дрогнувшим голосом и остановилась. Подняла на него глаза, будто хотела о чем-то спросить, не спросила и опять продолжала, уже не останавливаясь. Саша дочитала монолог до конца, и не сразу могла говорить, в глазах были слезы.

— Ты это поняла? — удивился Троицкий.

— Я знаю это всё.

— А тебе не показалось это надуманным или хотя бы странным.

— Нет. Так чувствуют — не говорят.

— Но ты же произнесла эти слова вслух?

— Они же написаны.

— Значит, говорят?

Она нахмурилась, задумавшись, потом посмотрела на него удивленно, что он не понял:

— Это же молитва.

Троицкий взял у нее с колен пьесу, и с уважением спросил:

— Хочешь сыграть у нас Нину? Не беспокойся, я договорюсь с главным, он согласится. Ты не испугаешься репетировать с профессиональными артистами?

Она с недоверием смотрела на него.

— Я хочу!

— А как же училище?

— Диплом мы пишем дома.

— Тебе надо учиться, конечно. Поступишь на заочный. Хочешь в московский институт?

— Хочу, — сказала она твердо, не раздумывая.

— Будешь жить на Трифоновке. Из общежития до метро надо идти мещанскими улицами, а до института — арбатскими переулками. Кругом старинные особняки… Один я хорошо запомнил — одноэтажный, с тремя маленькими колоннами, в три больших окна. В них горел свет, по стенам висели овальные портреты, сидела старушка в чепце и читала… Я, наверное, час смотрел на неё… где я? Откуда это? А когда проходишь мимо белых «царских палат» — так я называю дом на углу Кропоткинской — с наглухо, чем-то темным, затянутыми изнутри окнами, черт знает что мерещится, особенно зимой. Вдруг чувствуешь, что это твой город, и всегда был твоим, и ты ему нужен позарез… А бульвары? Есть районы, очень похожие на какой-нибудь провинциальный город. Всё в них такое же: и аптека, желтенькая, одноэтажная, ярко освещенная, и так же вымощена улица полукружьями брусчатки, и такое же здание больницы, из красного кирпича за чугунной оградой… А выйдешь на Стромынку — и всё оглядываешься, может, тебе померещилось? Нет, там, за спиной, остался жить тот город, а здесь уже столица… Я люблю Москву, скучаю по ней очень.

Вдруг эта нечаянная исповедь перед какой-то мало знакомой девчонкой, захлестнула его уже забытым московским настроением, напомнив ему об общежитии, о торопливых завтраках в кафе у метро, куда они мчались ранним утром по Мещанской, Банному или Капельскому переулкам. Впереди у них был целый день московской жизни, в котором столько всего интересного: институт, какая-нибудь выставка, купленная книга, или неделя шведских фильмов. Вечерами — зал Чайковского, театр, а потом еще долгая ночь: обсуждение спектакля или концерта, чай, если повезет — вермишель с колбасой. Потом еще чтение книги, и еще свидание где-нибудь в коридоре, пока не забрезжит рассвет, и, наконец, сон, крепкий-крепкий, в который проваливаешься, не помня ни о чем, и пробуждаешься, будто и не спал вовсе.

— Вот сыграю этот ввод, и уеду в Москву, хоть на несколько дней. Не могу больше. Помнишь, «как… м-м… в Москве купола горят…» — это о Блоке… ты любишь Блока? Очень люблю его «Соловьиный сад». А там, в Москве, я выучил «Цыган» Пушкина. Вдруг взял и выучил, сам не знаю почему.

Троицкий прочитал несколько строк и остановился.

— Ты завтра сможешь прийти в театр?

— Смогу.

— Приходи. Познакомлю тебя с Пал Сергеичем, артист замечательный, и пройдем начало первого акта. Вот возьми пьесу и перечитай еще раз. Договорились?

И опять, смущаясь, шла она с ним длинным коридором.

— Быстро, — удивилась дежурная, принимая из рук Троицкого ключ.

— Стараемся, — вдруг вырвалось у него, и он ей подмигнул.

Глаза дежурной округлились, и озадаченный взгляд проводил их до самой лестницы.

— Пусть знает, — сказал он Саше, — не будет хамить.

А сам пожалел, невольно напомнив себе о том, что так хотелось забыть.

— Я провожу тебя, — предложил он, — ты, где живешь?

— Пошли, — согласилась Саша. — Меня мама хочет замуж отдать, — призналась она, — за Витьку, а он… парень противный… У него мотоцикл, а скоро машина будет.

— А зачем тебе замуж?

— А как же, мать велит.

— Ну а… если ты не хочешь?

— Я не хочу. А она и брата уговорила, если я замуж выйду, дом ему достанется.

— А ты что, дом хочешь?

— Зачем? Я не хочу, а мать говорит… приведу к ним командированного без площади… боится.

Они осторожно продвигались вдоль монастырской стены. Идти было трудно, ноги вязли, соскальзывая с тропинки в глубокий снег.

— А ты в Москву, в институт поезжай.

— Одна я боюсь.

— Если хочешь, я тебе помогу подготовиться.

— Хочу.

Проводив Сашу, довольный, он возвращался в гостиницу. Теперь у них есть, кому играть Нину. Он знал: эта не подведет.

— Эй, парень, — услышав пьяный голос, он не сразу понял, что это относилось к нему.

— Постой, дай закурить.

Вокруг было темно и безлюдно. Где-то далеко в центре слышался неясный гул, на низком сером небе багрово переливались искусственные сполохи.