Облдрама - [73]

Троицкий почему-то решил, что это Алена — там, в номере. И, как ни странно, не было для него в этом радости.

— Привет, Серый, — обрадовался Руднев, — а я уже собрался уходить. Спасибо, сосед твой приютил.

Сосед, стоя перед зеркалом, застегивал пальто. От него распространялся по номеру резкий запах мужского одеколона, и на довольном, широкоскулом лице с рыжими усами было написано предвкушение чего-то приятного, что он, видимо, ждал от предстоящего вечера.

— С вами я прощаюсь, — кивнул он Рудневу, приоткрыв двери, — ну а с тобой мы еще увидимся. Я приду поздно, не запирайся на ночь.

Верхний свет резал глаза.

— Ну, как ты? — машинально спросил Виталий, и тут же, не дав ему ответить, перешел к делу.

— Мне нужна контрамарка, ты обещал. Недельку другую — и женюсь. Не знаю, как ты, а я уже тут наелся. Этот пятачок в центре, кино, ваш театр — вся цивилизация.

— А тебе цивилизация нужна? — удивился Троицкий.

— Размах мне нужен: Москва, Ленинград, Киев на крайний случай. Тут многого не добьешься.

— А мне кажется, в пещеру нас надо, назад в ледниковый период. Остудить слегка.

Руднев с интересом взглянул на него.

— Питекантропы мы или неандертальцы… Скажи мне, Виталий, что тебе надо?

— Контрамарку, — объяснил он.

— Ну, хорошо, попадешь ты в академию, закончишь её… ну и что?

— Как это — ну и что? У меня будет профессия, звание, интересная работа, и жить буду не в дыре какой-нибудь. Слушай, сделай мне контрамарку и не морочь голову. Мне бежать надо. Из дома есть новости?

Троицкий мотнул головой.

— Но она тебе хоть нравится? — спросил он Руднева.

— Если ты говоришь о невесте, нравится. Я её обожаю. Так договорились?

— Угу.

— Знаешь, я понял, отчего ты киснешь. У тебя книжные представления о жизни. Надо проще смотреть на всё. Сейчас, мне кажется, я делаю хорошо, завтра пойму, что сделал плохо. Ну и на здоровье. Я буду раскаиваться. У меня еще есть угрызения совести, им надо тоже дать работу. Нельзя же ни разу в жизни не оступиться. Жизнь хороша в комплексе. И вообще, будь эгоистом, чаще вспоминай о себе, и ты сразу почувствуешь себя нормальным человеком. И не надо будет ни на кого валить вину за свои грехи, и другим будет с тобой легче, особенно близким. Иначе замучаешь их своими попреками, неандерталец. Давай с нами завтра махнем за город? Как ты, сможешь? Познакомлю со своей генеральской дочкой, отдохнешь, развеешься, хоть человеком побудешь, а?

Виталий схватил шинель.

— По-моему, всё там будет здорово. Деревня, большая дача, ни тебе папаши, ни мамаши, сами себе хозяева. Обещана классная музыка, будет отличный коньяк, икра, красивые девочки, танцы-шманцы, зажжем свечи, — сыпал он заманчивыми словами, поглядывая на часы, — ну, что? Как?

Он довольно долго смотрел на Троицкого, и, не дождавшись ответа, снова спросил, чтобы уже больше не возвращаться к этому:

— Так что? Едешь?

Он еще подождал некоторое время, сдвинув брови, и, наконец, досадливо тряхнул головой.

— Ну, как знаешь. Значит, я зайду в воскресенье.

«Неужели им не о чем больше говорить?» У Троицкого было такое чувство, будто их с Рудневым подхватил общий поток и несет, несет, подводные течения всё сильнее затягивают в глубь, но Руднев, барахтаясь, старается держаться на плаву, и скоротечные, поверхностные воды волокут его проторенным руслом, — им трудно объясняться, тем более понять друг друга — они уже вне пределов досягаемости.

Троицкий достал письмо Алены, прочел последнюю фразу: «Время разрушает тончайшую чувственную настроенность, которую мы зовем любовью…» «Это кто ж у неё такой умный? И с чего бы ей вдруг так писать о нас: „дурацкие фантазии“?» Он разорвал лист и бросил в корзину.

За белыми пузатыми столбиками балюстрады видна река, различимая в темноте по резким отблескам отраженных в ней береговых огней. Там строится металлургический завод. Троицкий бросил в почтовый ящик письмо к Алёне, и, скользнув взглядом по одинокой фигурке девушки, отступившей в тень, узнал свою знакомую из Новой Руссы.

— А вы… что здесь стоите?

Саша смотрела на него, моргала длинными ресницами и молчала. Он взял ее за локоть и повел в гостиницу.

— Давно здесь ждете? Почему вы мне не позвонили?

Она молчала.

Дежурная, проводившая их долгим взглядом, крикнула вслед:

— До одиннадцати часов. Чтоб я за вами не бегала.

Расправив на кроватях покрывала, Троицкий обернулся к Саше:

— Ну что же вы, входите.

Он повесил её пальтишко в шкаф.

Желтый кружок света, в котором она оказалась, выделил её стройную фигурку в полутьме комнаты. Коричневые полусапожки на низком каблучке, простые чулки, черная юбка, свитер, — всё нравилось в ней Троицкому, даже чуть тонковатые ноги, усиливавшие впечатление изящности и соразмерности её фигурки. А стянутые на затылке аптечной резинкой волосы не мешали главному — видеть её лицо. Он даже робел, таким иконописным и возвышенным оно ему показалось.

— А вы, почему пошли в медучилище?

— Они так решили.

— Кто?

— Родня.

— И вам нравится там?

— Нет. Не хочу. Не могу. И не буду.

— Значит, вы целый год занимались в драмкружке. И кто руководил? Чем же вы там занимались? Репетировали сценки, или целый спектакль, или учились художественному чтению?