Облдрама - [22]

— Всё, понял, — прервал он Пашу, — эх, не хочется мне с вами расставаться…

Он простился с Инной. Потом подошел к Гале, обнял её.

— А ты, грусть наша, — повернулся Олег к Вольхину, — что молчишь? Поехал бы со мной?

Сеня вдруг занервничал, задергал головой, будто сгоняя с лица муху, и стал, заикаясь, быстро говорить, что поехал бы хоть сегодня, но жена…

— Вот все вы так, — тяжело вздохнул режиссер, — за вас всё отдашь, а когда от артиста что-нибудь нужно — он в кусты.

— Да я, нет…

— Ладно, — безнадежно махнул рукой Олег, — артист ты хороший, но поимей в виду — никогда из тебя толку не выйдет, если будешь таким слюнтяем, пропадешь здесь. — И он потянулся к нему, мол: «иди же, дурак, и с тобой хочу проститься».

Троицкому он официально пожал руку.

И уже в последнюю минуту, когда все вещи были в вагоне, Олег поцеловал в губы сомлевшую от благодарности Пашу, и сразу же её оттолкнул.

— Ладно, не реви. Я бы всех вас забрал с собой, — широко раскинул он руки, — но… меня убьют и местный и тамошний директора. Особенно Игнатий Львович. Он и так целыми днями ходил за мной по театру и канючил, чтобы я не сманивал актеров. А что, мало мы ему с Вороновым наприглашали на этот случай!

Просипел гудок. Дернулся состав. Олег вскочил на подножку, влез в вагон, где его оттирала от двери рослая проводница, и, выглядывая из-за её плеча, тянул изо всех сил шею, чтобы ещё раз дать им возможность насмотреться на него.

Троицкий почувствовал, как скребет у него на душе, будто это уходил его поезд, а он замешкался, и может на него опоздать.

— Всё, уехал, — с облегчением вздохнула Артемьева, а Паша закрылась накидкой и расплакалась.

— Ах, жаль, выпить у нас нечего, — простонала Паша, — всё бухнула в глинтвейн…

— Тут ресторан еще открыт, — заикнулся Вольхин.

— Инночка, идем к нам, — уговаривала Галя.

Темное пальто Инны было расстегнуто. Она машинально то повязывала, то распускала на шее легкий газовый шарфик.

Артемьева держалась возле Троицкого. Он с удовольствием ощущал её мягкую кисть, невольно цеплявшую его при ходьбе. Они встретились глазами, и Галя предложила:

— Мальчики, может быть, правда, купим бутылку водки и к нам. Сережа, не возьмешь это на себя?

Не раздумывая, Троицкий бросился к ресторану.

— Догоняй нас, — крикнула ему вслед Артемьева.

Ресторан уже закрывался. За неубранными столиками официантки, подсчитывали выручку. Уборщицы, сдвигая столы, укладывали на них стулья вверх ножками, а музыканты торопливо собирали инструменты и исчезали за дверью буфета. Вслед за ними метнулся туда и Троицкий. Буфетчица тоже собралась уходить, выглядела мрачной и нездоровой, но водку Троицкому отпустила.

На привокзальной площади он услышал далекие голоса, звавшие его из темноты, и когда догнал их, обнаружил, что Инны среди них уже не было. У неё разболелась голова, и она уехала домой.

В квартире все двери, кроме одной — в комнату Артемьевой, были раскрыты настежь. Всюду горел свет: в коридоре, на кухне. Паша, увидев пустой комнату Олега, снова сморщилась и заревела.

— Ну, что ты, успокойся, — обняла её за плечи Артемьева.

— Не могу я, понимаешь, так хорошо мы тут жили… три года… все вместе, у меня такое чувство, что никогда больше этого не будет…

— Да брось ты распускаться… Ну, уехал, устроится, поедешь и ты.

— Угу. А ты заметила, стоило только Илье Иосифовичу уйти, как дежурные к телефону не зовут, костюмеров пришить пуговицу не допросишься. Клянчила аванс в бухгалтерии рублей тридцать… Олежке в дорогу надо было купить кое-что… не дали, и еще нахамили. А раньше… разве б посмели?

— Посмотрим, кто такой этот Уфимцев, — обронила Артемьева.

— А это уже точно, что он?

— Говорят… Пойду, поставлю чайник.

— Нет, зачем она приходила? — не могла успокоиться Паша. — А «Цветаеву», зачем принесла? Нет, ты подумай… «Цветаеву»!

— Ну… не знаю. Захотелось, и принесла.

— У них что-то было, — высказала Паша одну из своих затаенных мыслей.

— Да ну тебя, — отмахнулась Артемьева.

— А я тебе говорю — было, — схватила её Паша за руку, — было! И «Цветаеву» с умыслом принесла… «Дверь открыта и дом мой пуст»!

— Ты совсем уже сдурела со своим Олегом… Музыку хочу, давайте танцевать…

Далеко за полночь ушел Вольхин, обещая вернуться, если жена не пустит ночевать. Он жил рядом, через два дома.

Троицкому постелили в комнате Артемьевой, не пешком же идти ему до гостиницы. А сама она устроилась на ночь к Паше, у той широкий диван.

— Муж настаивает, чтобы я бросила театр. Боится, что я изменю ему здесь. Ужасно боится оказаться «рогатым», — жаловалась Артемьева.

— А ты ему измени, и он сразу успокоится, — посоветовала Паша.

— Плохо ты его знаешь, — невесело усмехнулась Артемьева, и вдруг, показав на Троицкого, вздохнула: — И почему не он мой муж?

— А ты спроси. Троицкий, женись на Галке, я вам диван свой уступлю.

— Ты с ума сошла. Мой Отелло проткнет его столовым ножом, а меня подвесит вниз головой. Я его боюсь.

— Троицкий тебя отобьет у него, да? Он Мих-Миха не испугался, а тут какой-то муж-психопат.

Обе с вызовом смотрели на него.

— Мне кажется, он согласен, — резюмировала Паша. — Идите спать ко мне, а я прилягу тут по-холостяцки, — и она снова заревела.