Облдрама - [20]

— Вы, я слышал, жаловаться ходили, — он повернулся к Троицкому. — Это я вáм говорю, — хмуро кивнул он, сделав упор на слове «вам». — Вы бы задумались лучше, куда пришли. Пока с вами работать нельзя. — Книга сделал нажим на слове «нельзя». — Гонору много, а умения пшик. — Он переждал одобрительный смешок Фимы и устало кивнул: — Ну, идите, репетируйте. Посмотрим, что вы можете.

— Попрошу всех на площадку, — скомандовала Клара Степановна из своего угла.

Троицкий чувствовал себя так, будто его вдруг, как подопытного кролика, окунули в прорубь и, вытащив на мороз, с интересом наблюдают, что с ним будет дальше.

— Сейчас начнем с общей сцены. Рассаживайтесь. Артемьева, что вы не знаете? Эту сцену мы репетировали в прошлом сезоне достаточно, чтобы её знать… Вы в центре, вы справа от нее, а вы… Ну, прошу, начнем. А что это вы, Троицкий, с ролью, и текст не выучили?

— Но, Михал Михалыч, я ни разу… в этой сцене…

Глаза у Книги сузились, сделавшись как две колючки.

— Вы будете работать? — холодно спросил он.

— Буду, — зло ответил Троицкий и спрятал листок с текстом в карман.

Дальше всё было разыграно умело, как по сценарию.

— Я вижу, вы сегодня не готовы к работе, — остановил репетицию Книга, недовольный тем, что Троицкий произносил свои реплики под суфлера. — Лучше бы роль учили, вместо того, чтобы бегать по кабинетам. Доказывайте нам здесь, на площадке, если…

— Я знаю текст… в тех сценах, которые мы с вами разбирали. Эту я прохожу в первый раз…

— Почему же остальные знают?

— Мы же её репетировали, Михал Михалыч, в прошлом сезоне, — вступилась Артемьева.

— А если репетировали, то сыграйте мне, а не жуйте текст. В чем смысл вашей работы над текстом роли? Вы должны найти в каждой фразе главное слово, так сказать, её нарыв, к которому притягиваются остальные в силу болевого импульса. Вот вы, — он указал на Троицкого, — какое слово в вашей фразе может быть таким нарывом?

— Я не знаю.

— Вы что, не понимаете, о чем я вас спрашиваю?

— Не понимаю.

— Юрий Александрович, а вам понятен мой вопрос?

— Да, Михал Михалыч.

— Вы, — ткнул Книга пальцем в Троицкого, — или неуч, или злостный саботажник. Прочтите эту фразу еще раз.

Троицкий прочитал.

— Я не просил вас читать. То, что вы умеете читать, я уже понял.

— Что же вы хотите?

— Осмысленной речи, — взревел Михаил Михайлович. — Вы бессмысленно болтаете слова, вы ничего не можете, рано вам еще выходить на сцену в такой роли. Плохо вас там учили в Москве. Может быть, вы и способны, но плохо обучены. Я отказываюсь тратить на вас время. Мы выпускаем этот спектакль к дате. Освободите площадку. А вы, Юрий Александрович, — решительно махнул он рукой, — прошу вас, займите его место.

— Здорово он тебя уничтожил, класс, — внятно сказал Рустам.

Троицкий долго не мог выбраться из-за стола. Наконец, кое-как отодвинув стул, вышел в коридор, лопатками чувствуя на себе взгляды актеров, проскочил мимо дежурной, склонившейся над книгой, и толкнул дверь на улицу. «Собрать сейчас вещи и вечером в Москву». Навсегда — от этих козней, Михаила Михайловича, всей этой камарильи… «Они думают, — всё спорил он с кем-то, — что знают что-то, что мне неизвестно». Он вздохнул и зло подумал: «Выучились, как обезьяны, по звонку кидаться к кормушке и вопить дурными голосами». Это кричала в нём боль, но он не находил слов, чтобы её заглушить…

Неспешно шествовали мимо прохожие, проносились машины. Щурясь, смотрел он на нежаркое осеннее солнце… Хлопнула дверь.

— Сережа, — обрадовалась Артемьева. — Какой же ты молодец, что дождался меня. Сегодня идём к нам на прощальный банкет… Олег устраивает.

Она взяла его под руку.

— Да, тебе грозит выговор за самовольный уход с репетиции. Это уж они для тебя сделают. Арик Аборигенович еще не представился?

— А кто это?

— Боже мой, значит, ты еще невинен. Арик Аборигенович заведующий труппой. Наверное, мается уже, горемычный, в хоромах репконторы, ждет не дождется тебя с объяснительной запиской.

— Он что, татарин?

— Почему? Ах, нет. Вообще-то папу его звали как-то по-другому, но в театре уже никто не помнит — как. Все его испокон веку зовут Арик Аборигенович. Он откликается. Ладно, у нас еще будет время поговорить о нём. Я очень голодна.

После обеда она потащила его в химчистку. Из химчистки они зашли в магазин. Оттуда в прачечную. Из прачечной в библиотеку. Из библиотеки в Дом культуры, где Артемьева вела кружок, и уже оттуда, когда совсем стемнело, поехали в общежитие.

VII

Общежитие находилось в «хрущобе» прямо против железнодорожного вокзала. Когда-то к вокзалу примыкал целый район частных построек — с садами, огородами, пыльными узенькими улочками и курами на проезжей части. Теперь дома снесли вместе с яблоневыми и вишневыми деревьями, кустами сирени в палисадниках и старыми тополями, пылившими весной цепким белым пухом, и понастроили на открытой площадке серые пятиэтажные коробки, вперемежку поставленные друг к дружке фасадами или торцами.

— Хорошо здесь, — огляделся Троицкий, — вокзал рядом.

— Ну, тебе рано об этом думать, — услышал он в темном подъезде голос Артемьевой. — Три года по распределению ты здесь обязан отработать. Это я уже могу собирать вещи и бежать…