Обитель любви - [18]

Теперь здесь хранился куда более скучный и прозаический товар: черные железные печки, метлы, грабли, пилы, бочонки с шурупами и гвоздями, краска, лаки, оконное стекло, фонари и жестяные ведра.

Бад просматривал накладную на отгрузку партии фаянсовой посуды, когда вновь услышал звонкий девичий голос.

— Мистер Ван Влит?

Он вышел на свет к порогу, уже зная, что это Амелия Дин.

— Вам не следовало сюда приходить, — сказал он.

— Прощу прощения, — отозвалась она.

Он провел ее в небольшой деревянный закуток, где отец раньше устанавливал цены на буровое оборудование. Когда он закрыл дверь, она вытащила из сумочки новую пачку конвертов, перевязанную ленточкой.

— Насколько я понял, вы читали эти письма, — сказал он. — Амелия, что вы от меня, собственно, хотите? Чтобы я шантажировал Южно-Тихоокеанскую железную дорогу и вынудил их заплатить вашей матери за эти акции?

Она изумленно посмотрела на него.

— Тогда что? — спросил он.

После некоторого колебания она спросила:

— Мистер Ван Влит, вам когда-нибудь приходилось восстанавливать справедливость в отношении кого-нибудь?

Бад хотел сказать — нет, конечно, нет. Борьба за восстановление справедливости — пустая трата времени. Но потом ему вдруг вспомнился один день из далекого прошлого, когда он, пятнадцатилетний и пьяный, на этом самом складе кричал, что никогда не будет неудачником, что всегда будет побеждать.

Его смуглое лицо исказилось. Прошлое окатило его, словно холодный ливень. Тогда он ушел из школы, чтобы работать в отцовской скобяной лавке. Днем помогал у конторки, а ночью приходил на этот склад и надрывался в роли грузчика. Еще тяжелее была воскресная работа на нефтяных промыслах Ньюхолла. Двенадцать часов изнурительного труда для и без того измученного мальчишки!.. Он выбивался из сил, чтобы ни у кого в Лос-Анджелесе не повернулся язык сказать, что Хендрика Ван Влита из жалости кормит кузен-бакалейщик. Он также не хотел — во имя отца, — чтобы люди узнали, что это он, мальчишка, содержит всю семью. А содержал ее именно он. Весь тот год и следующий Хендрик пребывал в растерянности. Долги оплачивал Бад. Покупателей зазывал Бад. Бухгалтерские книги заполнял Бад. Они были настолько близки к краху, что принятие любого решения грозило банкротством. Этот риск тоже брал на себя Бад.

Это были очень худые два года. Но Хендрик наконец пришел в себя, в скобяной лавке Ван Влита дела пошли на лад, она стала процветать, а во время бума вокруг недвижимости в 1882 году Бад сумел заработать кругленькую сумму. Но до сих пор он продолжал помогать отцу всем, чем мог. «Почему я не завел самостоятельного дела? Мне ведь совсем не нравится быть лавочником», — думал он. Но Бад не привык анализировать свои поступки. Тем не менее сейчас он понял, что делает это, потому что сильно любит отца и хочет, чтобы его неудача была погребена под горой успеха. Уж кто-кто, а он-то отлично знал, что это такое — восстанавливать справедливость в отношении родного человека. Он коснулся ладонью поверхности стола. Стол был старый, обшарпанный.

— Вам нужно прочитать все эти письма, — сказала Амелия. — В них они учат папу, как приручить конгрессмена, подкупить судью, оказать влияние на выборы. Как управлять Лос-Анджелесом! Как управлять Южной Калифорнией!

— Ну и что? — через силу произнес Бад.

— Во всех грехах, в которых мистер О'Хара обвиняет папу, их вина в тысячу раз больше, — сказала она. — Письма доказывают, что мой отец всего-навсего выполнял их указания.

— Амелия, поверьте мне, это ничего не даст.

— Мир узнает, что папины обвинители сами гораздо более жестокие, коварные и беспощадные и что его грехи бледнеют перед их преступлениями.

Она крепко вцепилась в эти письма. Губы у нее побелели.

— Милая, вы не заболели?

— Моя болезнь только в том, что мне пятнадцать лет и что я девушка. Я сама не могу это сделать.

— Я не муж вам, — насколько мог мягко проговорил Бад.

Глаза их встретились, и они долго смотрели друг на друга. Баду вдруг показалось, что взгляд ее чуть раскосых глаз цвета лесного ореха пронзил его насквозь и отыскал внутри того пятнадцатилетнего мальчика, который до сих пор жил в нем. Ему также показалось, что в ее взгляде есть что-то влекущее. Он смутился своих мыслей. Она всего лишь ребенок! Дитя!

Амелия выронила пачку писем, которая стукнулась об обшарпанную поверхность стола. Она открыла дверь и ушла, не попрощавшись. Через пыльное окно Бад разглядел стройные ножки, мелькнувшие под черным траурным платьем. Несколько минут он оставался неподвижным.

4

Вечером после ужина Бад приказал Хуану оседлать нового чалого жеребца Киппера и поехал через весь город на юго-запад, в пригород. Огни домов исчезли, когда он выехал в темное поле. В ночном воздухе сладко и свежо пахло недавним дождем. Наконец после долгого пути он добрался до заведения Карлотты.

Когда Хендрик приехал сюда в 1858 году, Лос-Анджелес был глухим пустынным местом, где было очень мало порядочных женщин. Глинобитные бордели располагались вдоль Ниггер Эли близ Плаза. Ныне священники всех конфессий Лос-Анджелеса наперебой утверждали, что их деятельность, состоявшая из чтения священного писания, пения религиозных гимнов и устройства благотворительных церковных ужинов, одержала верх над грехом. Грехом они называли проституцию. Эти люди пренебрегали двумя существенными вещами. Во-первых, Лос-Анджелес со временем стал семейной территорией. «Жена» и «закладная» — эти понятия способны заставить человека забыть о его животной сущности. Во-вторых, в обстановке благочестия и в апельсиновых рощах все еще процветало немало публичных домов.