Обезьяны - [8]

Все дело в этом телесно-психическом диссонансе, а еще в том, что у него отняли детей, и уж тут Саймон почти совсем перестал понимать, где он сам, а где его тело. Брак с Джин рухнул как карточный домик, как взорванный саперами небоскреб, когда детям было соответственно пять, семь и десять лет, но его физическая связь с ними не пострадала — ментальные провода по прежнему соединяли их сопливые носы и закаканные попы с его нервной системой. Если кто-то из них падал и получал ссадину или умудрялся порезаться, их боль передавалась ему, стократ усиленная — Саймону казалось, будто ему в брюхо вогнали скальпель. Если у них поднималась температура и они бредили — «папа, папа, я Исландия, я Исландия», — он бредил вместе с ними, лазал вместе с ними по изображенным на обоях детской пейзажам и городам Пиранези,[17] подгибая листья, чтобы детям легче было забираться на цветы.

И поэтому теперь, как бы часто он с ними ни встречался, сколько бы раз ни забирал их из школы, сколько бы раз ни готовил им рыбу с картошкой, как бы часто их ни баловал, ни целовал, ни говорил, что любит их, — словом, что бы ни делал, все равно он не мог заглушить это чудовищное чувство разрыва, чувство, что они выключены из его жизни. Да, он не стал готовить рагу из плаценты, но каким-то немыслимым образом три пуповины все еще торчали у него изо рта, протягивались через весь Лондон, лежали на крышах, рекламных плакатах, обвивались вокруг автомобильных антенн и по сию пору связывали его с их животиками.

Саймон остановился у газетного киоска на углу Слоун-Сквер. Мимо него прошли солнечные, но грустные девочки в пончо с кокетками из кожзаменителя. На миг Саймон вспомнил одну женщину, которую трахнул на Итон-Сквер. Трахнул в мертвой зоне между Джин и Сарой. Между Джин и Сарой, как смешно, безвременье — межджинисарой. В общем, эта женщина привиделась ему сейчас на Слоун-Сквер, на тротуаре почему-то начертился призрачный план ее квартиры.

Большой диван, стеклянный кофейный столик, неизобразительные картины и два их тела, соприкасаются, узнавая друг друга не глубже, чем читатель путеводителя — чужую страну: вот тут у нас груди, вот тут бедра, гляди-ка, а вот и член, а вот и влагалище… Саймон стянул с нее чулки, словно шкуру со змеи, на икрах у нее оказалась щетина, как у него на щеках, зарылся головой в дряблые складки ее белого живота. Они хихикали, нюхали кокаин, полураздетые, трусы болтаются в районе щиколоток. Пили водку, теплую, мерзкую. Когда же дошло до дела, Саймон не сразу попал во влагалище, пришлось помочь пальцем, она же не имела ничего против, а может, просто не заметила. Или то, или другое.

Саймон тряхнул головой и глянул направо, туда, где возвышалась стойка с газетами, пробежал глазами заголовки: «Новые массовые убийства в Руанде», «Президент Клинтон призывает к перемирию в Боснии», «Обвинения в расизме при выборе присяжных по делу О.Дж. Симпсона[18]«. Это ведь не политические новости, отметил про себя Саймон, это новости о телах, репортелажи. О тощих телах, которые бредут по жирной грязи, о телах, расчлененных и стертых в порошок, о перерезанных глотках, о бесплатных трахеотомиях для тех несчастных, которым все равно на тот свет, так пусть подышат немного напоследок.

Вот тут есть гармония, подумал Саймон, между этой полутенью, в которой протекает его жизнь, между тьмой, окаймляющей солнце, и этими новостями об отделении тел от людей, новостями о развоплощении, растелешении. У него всегда было очень живое воображение, и он легко мог представить себе картины, описанные этими заголовками, — но лишь поставив Генри, своего старшего, на место хутту, а малыша Магнуса на место тутси, а затем заставив их обоих изорвать друг друга в клочья.

Саймон тяжело вздохнул.

— Все дело в утрате перспективы… — сказал он и тут же закашлялся, увидев, что на него кто-то пристально смотрит, — оказывается, он случайно произнес эту мысль вслух. Подумал, не выпить ли чего-нибудь освежающего, но понял, что не в силах переступить порог магазина. Решил было послать детям открытку, но на тех, что продавались в киоске, были только шимпанзе в дурацких позах, одетые в твидовые пиджаки, с портфелями в руках и надписями вроде «В Лондоне, думаю о тебе». Поэтому Саймон попросту выудил из нагрудного кармана заранее скрученный косяк, повертел его в руках — мятый, похож на член игрушечного бумажного тигра — и щелкнул зажигалкой, чтобы прогнать в шею все видения и галлюцинации, выкурить их из своего сознания.

Глава 2

Сара сидела в баре клуба «Силинк», окруженная мужчинами. Все они были заняты одним — предлагали ей переспать. Иные делали это взглядом, иные — улыбкой, иные — наклоном головы, иные — прической. Иные предлагали себя изысканно и тонко, иные пытались взять наглостью — сама одежда демонстрировала их намерения столь же ясно, как с грохотом водруженный на стойку член. Иные предлагали себя ненавязчиво, казалось, будто они ничего особенного и не имеют в виду — на первый взгляд их целью было лишь легкое прикосновение, поглаживание. Иные разыгрывали целый спектакль с грандиозными декорациями, изображавшими их Вкус, Интеллект и Социальный Статус. Точь-в-точь как обезьяны, думала Сара; ей казалось, будто вокруг скачут ошалелые самцы, готовые все перевернуть вверх дном, только бы произвести на нее впечатление и дать понять, насколько безграничен их сексуальный потенциал.