Обезьяны - [158]

На Саймона Африка с ее морем шимпанзе произвела столь гнетущее впечатление, что он даже думать о спаривании не мог. Он вообще с трудом отличал самок от самцов в бурном шерстяном потоке, бушующем на улицах и стенах домов Дар-эс-Салама, а уж о том, чтобы определить, набухла у самки мозоль или нет, и значи не четверенькало. Поэтому Саймон держал голову у земли и просто следовал за задницей вожака.

Водитель-проводник, рекомендованный Буснеру, оказался честным малым, но не показывал ни на чем, кроме местного пиджина на основе английского, в результате жестикулировать с ним было непросто. По мере продвижения на север дожди становились все более проливными, а дороги все более непроезжими. Сначала они ехали по извилистому и испещренному выбоинами, но все же шоссе о нескольких рядах, потом по извилистому и испещренному выбоинами уже не шоссе, но еще асфальтированной транспортной артерии, которая затем превратилась в извилистую и испещренную выбоинами уже окончательно проселочную дорогу, ведущую из Кигомы на север в Ньярабанду, что всего в пяти милях от границы с Бурунди.

В здешних краях от беженцев некуда было деваться. Они падали на путешественников с деревьев, как перезрелые бананы, неуклюже скакали по веткам вдоль дороги, четвереньками по болоту, исполнявшему здесь функции обочины, и купались в грязи всякий раз, когда мимо проезжал автомобиль. Саймон не мог себе представить, как в этом перевернутом мире вообще выживают люди — там, где шимпанзеческая жизнь ничего не стоит, кто будет думать о жизнях нескольких десятков несчастных животных?

Беспокойство Саймона о людской доле усилилось после чистки с одним бонобо в Кигоме. Судя по выглаженной рубашке и солнечным очкам от известнее го дизайнера, бонобо был высокозаползшим членом партии. Он показал Саймону, что сейчас спрос на человеческое мясо велик, как никогда.

— Здесь, самец, никого не интересует, что там показывают про исчезающие виды и прочее, — махал он лапами, — люди, что ты с ними ни делай, все равно воруют наших детей, так что мы выходим в джунгли и воруем детей у них «ггрррнннямням». А учитывая, что творится на севере, у нас даже образовался отличный рынок для мяса из буша.

Буснер, от чьих глаз не укрылись эти жесты, успокоил Саймона:

— Не обращайте внимания на его лапы «чапп-чапп». Заповедник в долине Гомбе охраняется лучше, чем здание правительства в Дар-эс-Саламе, хотя, боюсь, нельзя показать того же в отношении заповедников в горах Вирунга, на границе Руанды и Уганды, основанных под обозначением «Исследовательский центр Карисоке» покойной Дианой Фосси. И все-таки в этих краях мы видим еще одну ироничную улыбку истории, которую, полагаю, разглядели и местные жители, — если здешние шимпанзе ежедневно убивают друг друга по поводу и без повода, то люди спокойно ходят ло лесу и едят фрукты, и никто их не трогает.

Буснер заранее известил Людмилу Раушутц о прибытии своей группы. С ней, как почти со всеми шимпанзе, от которых Буснеру что-либо требовалось, у именитого психиатра нашлись общие знакомые. Вожак группы, где выросла Раушутц, Ганс Раушутц, был известным оперным импресарио, и оказалось, что союзник Буснера Питер Уилтшир сделал с ним несколько постановок. Уилтшир ухнул Раушутцу, и тот влапил группе Буснера — Дайкса рекомендательное письмо к плоду своих чресл, которое психоаналитик-радикал и переслал по факсу.

Людмила Раушутц, даже по стандартам антропологии — науки, которая всегда привлекала шимпанзе нетерпимых и фанатичных, — имела чрезвычайно радикальные взгляды, считала, что люди обладают способностями к сознательному мышлению в такой же, если не в большей мере, как и шимпанзе. В своей книге «Среди людей»[171] она прямо написала, что ее полевая работа с дикими людьми настолько полно раскрыла ей замысел Вожака, насколько это вообще возможно для шимпанзе.

Если поначалу результаты ее работы с людьми на реке Гомбе повсеместно признавались важными и исключительно глубокими как для антропологии, так и для понимания происхождения шимпанзе, то позднее научная иерархия перестала воспринимать Людмилу Раушутц всерьез — с того момента, когда критики осознали невозможность убедить самку отказаться от упрямо распространяемой ею мысли, что люди в самом деле обладают способностями, какие она им приписывает, и что по этой причине им необходимо предоставить те же права, какие есть у шимпанзе.

Иные злопыхатели показывали, что программы Раушутц по возвращению людей из неволи в дикую природу суть не более чем предлог для привлечения туристов в ее заповедник. Те и в самом деле хотели посмотреть на людей поближе, а выпущенные в дикую природу люди, воспитанные в неволе, редко могли постоять за себя и защититься от агрессии своих диких собратьев по виду и поэтому редко отходили далеко от главного лагеря, так что посетителям заповедника было удобно подкармливать и фотографировать их. Один антрополог, побывавший у Раушутц, жестикулировал с Бус не ром до его отъезда в Африку и показал: «По-моему, это просто выставка домашних животных, а не место, где зверей учат жить заново».

Буснер увидел и более немордоприятные вещи об исследовательнице. Ему показывали, что «мерзкая жирная самка обращается со своими домашними людьми как с шимпанзе». Другие жесты намекали на то, в чем завуалированно обвиняли Диану Фосси и других самок-антропологов, а именно показывали, что седалищная мозоль у Раушутц почти не набухает, самцов шимпанзе ей не видать, как своих ушей, и оттого, мол, она ищет себе поклонников среди самцов человека. Разумеется, на этих жестах недоброжелатели не останавливались и добавляли, что Раушутц потому лишь и сумела достичь высокой позиции в научной иерархии, а в своем лагере даже стать вожаком, что была совершенно стерильна. Буснер, впрочем, заранее ожидал увидеть такие жесты — самцы всегда показывают так о самках, сделавших успешную карьеру.