Обезьяны - [105]

Высадив у ворот зоопарка своего номинального вожака и сумасшедшего шимпанзе, на чьем негнущемся горбу он собирался въехать в рай. Прыгун некоторое время неподвижно сидел за рулем «вольво», теребя ручку переключения передач и кнопки опускания стекол. Верно, Буснер обращается с ним как с таксистом, но Прыгун был отнюдь не просто образованный механик-водитель, курьер, секретарь и старший подросток за все. Прыгун с отличием закончил психологический факультет Эдинбургского университета и выиграл магистерский грант Мортона — Маклинтока по клинической психологии.

Став магистром, Прыгун подпал под влияние Зака Буснера. Разумеется, имя Буснера Прыгун знал давно, неподражаемое уханье именитого психиатра было одним из самых запоминающихся звуков в начале семидесятых — а сейчас его постоянно повторяли по телевизору в ретроспективах игр и жест-шоу, этой чуме кабельных телесетей, — но по-настоящему Зак стал его мечтой и героем после того, как Прыгун прочел фундаментальный труд Гарольда Форда по количественной теории безумия. Вслед за ним через руки пятого самца прошли все работы Буснера, от его прискорбнейшим образом насквозь ошибочной докторской диссертации «Некоторые следствия из импликаций»[108] до отчетов из им же основанного «Консепт-Хауса», столь же прискорбнейшим образом почившего в Вожаце, и работ последнего времени, описывавших экзистенциалистские и феноменологические аспекты тяжелых неврологических нарушений.

Прыгун стал ярым сторонником теории Буснера, можно показать послушником. Его собственная докторская была задумана как развернутая рецензия на широко расхваленный Буснером психофизический подход к необычным пациентам. И несомненно, именно такая рецензия и оказалась бы написана — если бы в один прекрасный день в аккуратно причесанные лапы пятого самца не попала та самая блестящая папка, которую он впоследствии передал в «Кафе-Руж» консультанту Уотли.

Содержимым папку наполнил некий шимпанзе по имени Филипс, младший научный сотрудник транснациональной фармацевтической корпорации «Крайборг фармасьютикалс». Прыгун несколько раз сталкивался с Филипсом на семинарах по психофармакологии, которые лекарственный гигант проводил для специалистов. Узнав, что Прыгун — пятый самец Буснера и его научный ассистент, Филипс роскошнейшими из знаков показал, что испытывает к этой большой обезьяне ни с чем не сравнимую антипатию, более того, возрождение карьеры и славы Буснера кажется ему вопиющей несправедливостью, отвратительным фарсом.

Однако, когда Прыгун попробовал вытянуть из Филипса подробности, тот заосторожничал, его жесты неожиданно стали резкими, отрывистыми и малоинформативными. Известно ли Прыгуну, с отвращением щелкнул он пальцами, что в карьере Буснера имеется некая странная лакуна, период полной тишины, приходящийся на начало девяностых? Известно ли Прыгуну, что в тот период Буснер оставил пост научного консультанта в больнице «Хит-Хоспитал» и уполз работать в «Крайборг»? Известно ли Прыгуну хоть что-нибудь о том, над чем именно там трудился его босс?

Ответы на все эти вопросы, разумеется, оказались отрицательными. Прыгун взял Филипса в оборот и стал регулярно приглашать его на стаканчик-другой в разные Хэмпстедские бары. Много месяцев он дюйм за дюймом втирался к Филипсу в доверие, и постепенно мозаика начала складываться в картину. Первой ласточкой стало откровение Филипса, что «Крайборг» наняла Буснера, чтобы тот провел клинические испытания одного лекарства; постепенно Прыгун понял, — хотя Филипс делал только косвенные намеки, — что испытания проводились нелегально.

Махать лапами дальше Филипс наотмашь отказался. Союз этот, надо признать, был странным, так как оба шимпанзе, ища путей уничтожить доброе имя Буснера и положить конец его карьере, тем не менее испытывали к нему нежные чувства и глубокое уважение.

Но появился Дайкс, и ситуация резко изменилась. Едва Прыгун сообщил Филипсу, что у художника случился припадок и что тот принимает себя за человека, у фармаколога округлились глаза. Он потребовал, чтобы Прыгун постоянно держал его в курсе дела, и передал ему папку, которую пятый самец презентовал Уотли, ставшему затем — с согласия Филипса — третьей вершиной конспиративного треугольника.

В папке лежал макет рекламной брошюры, посвященной некоему лекарству, предварительно обозначенному как инклюзия. Из фактов, изложенных в брошюре, вытекало, что инклюзия — потенциальная панацея от всех видов невротических и депрессивных заболеваний. Механизм действия препарата описывался весьма туманно — целевой видеоторией брошюры были практикующие терапевты, которые не очень-то привыкли вникать в детали, времени-то у них маловато, — однако буквально из каждой строчки торчал скрюченный палец, означавший лишь одно — «Крайборг» клянется всеми святыми, что инклюзия есть подлинный прорыв в психофармакологии.

Филипс показал Прыгуну, что отношения между Буснером и шимпанзе, который принимает себя за человека, куда интимнее, чем Саймон Дайкс мог догадываться. Филипс обещал показать об этом подробнее, однако при одном условии: Прыгун должен регулярно сообщать ему о ходе лечения. Именно об очередном сообщении Прыгун и размышлял, сидя за рулем припаркованного у ворот зоопарка «вольво», чья выхлопная труба не уставала извещать окрестности о том, что двигатель машины работает и что в ремонт ему рановато. Прыгун терпеть не мог видеофонные кабинки, где приходилось сгибаться в три погибели и жестикулировать лишь кончиками пальцев, как какой-нибудь низкооплачиваемый шпион. Но об использовании автомобильного видеофона нечего и думать. Во всем, что касалось служебных трат, Буснер был верх педантизма. Он сам составлял еженедельные отчеты, в каковых упоминалась каждая купленная канцелярская скрепка и каждая чашка чая, — а приложением, разумеется, служил полный список видеофонных уханий с номерами.