Объект Стив - [49]

— Они считали себя новыми дионисийцами, — сказал Дитц. — А теперь все умерли.

— Они не умерли, — возразил я. — Их сократили.

— У тебя своя история, у меня своя.

За очередным подъемом нам бросился в глаза огромный металлический ангар. Он мог оказаться корпусом корабля пришельцев, затонувшего вверх брюхом в водовороте древнего моря. Хотя скорее федералы заложили его при своем последнем бюджетном кризисе или совершенно о нем забыли, оставили на растерзание военным нёрдам, пробравшимся внутрь рисовать карты и дрочить автоматы с газировкой.

Ангар бликовал очень ярко. Дитц протянул мне авиационные очки. Надевая их, я услышал, как за нашими спинами выруливает самолет.

— Не оглядывайся, — сказал Дитц. — Превратишься в ямайский перец.

— Ага, — сказал я.

— Там, куда мы идем, хватает всякого дерьмеца, — сказал Дитц. — Не позволяй ему тебя доставать. Помни, кто ты есть. Ты — Объект Стив.

— Ага, — сказал я.

Мы перевалили через высокий холм к ангару. Дитц окликнул нескольких людей, слонявшихся у здоровенной двери. Откатили они ее с некоторым трудом. В сумраке ангара виднелись силуэты, роились огоньки, теряясь в бесконечной прохладе помещения. Лакированные столы рабочих станций кластерами расходились спиралью от возвышения в центре. Молодежь, десятки ребятишек в жукоголовых наушниках наяривали на консолях в мягком золотом свете. Зал будто плавал в жидком покое, странном гудящем счастье трутней. Все перестукивались, перешептывались и тихонько пересмеивались в шорохе прибоя клавиатур.

Большинство рабочих мест было снабжено стеллажами для дополнительных драйвов, офисного скарба. Изобилие детского китча. Коллекции завтраков с телегероями на упаковках, машинки «Мэтчбокс»,[35] целые патронташи комиксовых солдатиков. Похоже, те же бирюльки, которые копили в огромных количествах мои ровесники, только о нынешних версиях у меня были весьма смутные воспоминания. Они, возможно, правили школьными дворами примерно в то время, когда мы с Уильямом вынюхивали сугробики в общаге. Дитц провел меня мимо грозди пластиковых пуделей, висящих на проволоке. Собачки засветились и затявкали.

— Я е я, — голосили они. — Е я я.

Мы прошли сквозь ряд офисных перегородок к центру. В мягком кресле из белой кожи, задрав ноги на стол, сидел Бобби Трубайт. На нем были веревочные сандалии и сетчатая мантия с платиновой окантовкой — наряд человека, который приходит в суд, чтобы его имя изменили на простое число, — Сеточка местами потемнела от пота. Он захлопнул папку на кольцах.

— Стиви! Подваливай, дружище!

Он втащил меня к себе на подиум и нежно обхватил за шею.

— Милое местечко, — сказал я, выныривая из складок его одеяния.

— Ты бы видел эту халабуду до того, как я ее снял. Мы нашли лучшего в округе индустриального дизайнера. Мои инвесторы, правда, слегка прихуели, да и в рот их долбать. Они инвестируют в видения, значит, должны быть готовы их увидеть. Дитц, старый хрен, остаешься за старшего.

Через боковую дверь я прошел за Трубайтом в просторную комнату, отделанную деревянными балками. Там был стеклянный потолок, роскошные сельские радости, звериные шкуры, тик. Одну стену сплошь занимала батарея мониторов. Некоторые экраны показывали помещения в «Царствах»: комнату с земляным полом, больничную койку. На других крутились странички вебсайта «Царств» или надзирались работники в ангаре. Некоторые транслировали программы наобум: футбол из Южной Америки, польские мыльные оперы. Логотип с тростниковой хижиной мигал в углу каждого экрана.

— Тебе налить что-нибудь? — спросил Трубайт. — Водку фраппе? «Обындевевший поручень»?

— Таков путь к спасению души?

— Все слегка изменилось.

— Похоже, для Генриха все изменилось серьезно, — сказал я, — если только твоя команда визажистов не загримировала его под жмурика.

— Нет, — сказал Бобби, — он и правда жмурик.

Трубайт скосил глаза. Что-то выгрызало его изнутри, — болезнь, теперь я это видел. Жилка у него на виске билась со страшной силой. Интересно, какая муть всколыхнулась на дне его сознания?

— Не знаю, — почти прошептал он. — Пиздец просто. Чувствую себя так, будто это я виноват. Он бы не выдержал перемещения. Опухоль — быстрая штука.

— Прямо как ты.

— Хижина мне подгадила, — сказал он. — Может не так, как ожидал Генрих. Уздечка. Потрошитель груди. После этого мне все стало очевидно.

Я был наивным ребенком. Говорят же: актеры — как дети.

— И ты захотел режиссировать.

— Не ехидничай. Ехидство — последнее прибежище тупиц. Центр уже не жизнеспособен. Настало время перейти на новый уровень. Я не мог убежать от своего таланта. В конце концов Голливуд — это я. Я больше чем Голливуд.

— Олд Голд — тоже?

— Любой и каждый. Генрих был болен. Счета накапливались. Приходили судебные исполнители. Я позвонил кое-кому. Соломки, блядь, подстелил. У нас, кстати, для тебя новый дом, Стив. Но ты должен отработать свое проживание.

Трубайт снял что-то у меня с волос.

— Божья коровка, — сказал он.

— Дай посмотреть.

— Или не божья коровка. — Трубайт с влажным хрустом раздавил что-то пальцами. — Мне пора сваливать. Долбаная телеконференция с инвесторами. Им не нравятся показатели. В рот долбать показатели. Они хотят вернуть деньги. В рот это все долбать. Я что, похож на парня с деньгами? Если бы я потратил их на телок и наркоту, они бы поняли. Такой подход им ближе. Но услышать хоть слово правды? Ни хренашеньки. — Трубайт зашелся булькающим хихиканьем. — Я над хихиканьем еще работаю, — пояснил он.