Обеднённый уран - [75]

— На всякий случай, — сказал он представителю фирмы, который невозмутимо смотрел куда-то в сторону. — Память.

— Разумеется.

Подняли и унесли. Он проводил до грузового лифта. Поехали. Всё. Вот теперь уже действительно всё.

Ещё через час он уже очистил квартиру от её вещей, ненужных тряпок, каких-то затянутых паутиной цветочных горшков, прогнивших полок с рассадой, любовных романов в мягкой обложке. Отдал соседям старый шкаф, который раздражал его уж лет двадцать. Подрядил за чекушку одного местного алкаша, и они вдвоем вытащили на помойку кровать. Он поспит и на полу, ничего. Так даже здоровее, на жестком-то. Тщательно вымыл пол.

В ближайшие выходные он сделает ремонт, побелит потолок и переклеит обои. И можно будет жить нормально, как давно уже хотелось. Спартанская обстановка, спортивный инвентарь, нужные книги. Пожалуй, бабу брать не стоит, она всё опять испортит. Можно встречаться на её территории, не связывать себя никакими обязательствами.

Свалил в углу несколько фуфаек, накрыл чистой простыней. Отличная получилась лежанка. Мягко, удобно, и места в комнате много. Почему нельзя было раньше так жить?

Открыл форточку настежь. Теперь она никогда не будет закрываться. Ему уже давно надоел царивший здесь кислый стариковский запах.

Перед сном, лёжа на фуфайках, определил цели на будущее. Надо научиться готовить; впрочем, это нетрудно, есть масса книг. Средств на жизнь ему, при его-то минимальных потребностях, хватит с лихвой. Не нужно теперь тратиться на дорогие лекарства. Можно сделать ещё что-нибудь полезное. Английский выучить, например. Времени полно.

Он сейчас совершенно не понимал, зачем столько лет потратил на эту женщину, которую любил только в молодости, которая постоянно болела и не оставила ему детей, за которой нужно было всё время ухаживать. Непонятно! Сколько всего мог бы он сделать, не будь её. А так, получается, жизнь прошла почти впустую; впрочем, он может, если постарается, активно прожить ещё лет двадцать или даже тридцать, здоровье-то есть, так что не всё потеряно.

Уснул поздно. Спал как обычно, без снов, словно внутри теплого шерстяного носка.

В три часа ночи подскочил вдруг, пошарил вокруг себя, ничего не понимая, спросил:

— Аня. ты как себя чувствуешь? Принести воды?.. Где ты, Аня?!

И тут вспомнил всё, увидел себя в углу на подстилке в пустой холодной квартире (а её-то нет!) — и взвыл, скорчился в судороге, что-то невнятно голося сквозь стучащие от внезапного холода зубы.

Долго лежал без движения и без мыслей, в полной пустоте.

— Аня! — позвал он снова.

Она пришла. Села рядышком, привычно положила ему руку на голову, а он лежал на своих фуфайках как больной и всё спрашивал радостно:

— Ведь правда, смерти нет, Аня?

— Ну конечно, нет, — говорила она, мерно качая головой и гладя его.

— Значит, я никогда не умру?

— Да.

— Как хорошо! И ты будешь со мной?

— Всегда.

— Ты прости меня, Аня.

Проснулся от того, что продрог насквозь. Форточку-то вчера не закрыл, и по полу здорово сквозило. Спина была вся холодная.

Хотел встать, но его вдруг пронзила такая боль, что от неожиданности и удивления вскрикнул. Протянуло, черт!.. Еле-еле, держась за поясницу и охая, поплёлся на кухню, закрыл форточку, включил весь газ, чтобы согреться. Поставил чайник.

Но тут его бросило в жар, он напился холодной воды, погасил газ и вернулся на свою лежанку, там, на полу, было прохладно, хорошо.

Через две недели квартира была уже свободна от прежних хозяев, и туда заехали другие люди.

Хоронили старика рядом с его женой как раз на её девятый день (сослуживцы подсуетились, видя его безнадежное состояние, заказали сразу двойную ограду — не ошиблись, деньги потратили не зря), и многие женщины плакали. Вот как, всю жизнь вместе, и ушли вместе. Не перенёс горя, а ведь очень здоровый был мужчина. Теперь таких нет, другое поколение.

Гроб, установленный для прощания на земляном валу, был плохо сколочен, крышка прилегала неплотно, и даже когда забили гвозди (один из могильщиков животом навалился на крышку, чтобы вмять внутрь торчащие носы ботинок), низкое зимнее солнце ослепительной звездой сияло в щели.

А некоторые мужики с очень серьёзными лицами тихо говорили, оглядываясь: кто не курит и не пьёт. Впрочем, это были те, кого старик недавно переплюнул на гиревых соревнованиях, дело понятное.

Вавилон (Повесть)

1. «На день рождения коллеги засыпали меня подарками. Мелкими, бессмысленными. Всего их многовеликолепия, пожалуй, и не упомнить мне. Но были, например, среди подношений пластмассовые настенные часы китайского происхождения, работающие от пальчиковой батарейки; неизменный презент для мужчин: тёплые носки, особенно нелепо выглядевшие по июльской жаре; ручка-фонарик; собрание сочинений Агаты Кристи в потёртой мягкой обложке (издание перестроечных времён); зажим для денег.

Перечислять всё долго, да и не нужно. Важно лишь, что среди прочих артефактов оказалась вот эта записная книжка — плоская, бездарная в своей убогой рациональности, но голодная до чернил. Однако, увидев книжку впервые, я сразу жёстко решил, что страницы её навсегда останутся нетронутыми, ненасытными. Существует такая категория подарков — они, по происхождению своему, изначально не годятся для серьёзного дела.