О солдате-скитальце - [22]

— Франусь, изволь замолчать! — спокойно сказал пан Опадский, выпятив губы и глядя в окно.

Затем, подняв брови, он развел руками и произнес:

— Ничего не поделаешь… Ничего не поделаешь… Кто сеет ветер…

Все чинно молчали, только Франусь громко стонал…

— Случись такое со мной — ну! — шепотом пробасил самый молодой приживальщик, глядя на соседа так, точно он только к нему обращался. Не успел он окончить, как пан Опадский повернулся вдруг к Франусю и сказал:

— Иди так вот, как есть, с тряпкой на голове, и зови сюда этих мещанишек. Ходи из дома в дом и говори, что я прошу их прийти, да поживей, поживей же…

Сказав это, он встал из‑за стола, сделал общий поклон и поспешно ушел к себе в кабинет.

Не прошло и получаса, как в буфетной собралась толпа мещан, ожидавших выхода помещика. Пришли больше пожилые люди, а то и вовсе дряхлые старики. На всех были длинные синие сюртуки, не исключая и тех, которым для полноты праздничного наряда не хватало сапог. Все эти «граждане» местечка Зимной работали у помещика на барщине вместе с «мужичьем». На их почерневших, худых и изможденных лицах видна была тревога, в движениях рабская покорность.

Когда пан Опадский вошел в комнату, все, словно колосья в поле от порыва ветра, поклонились до самой земли.

— Видели, граждане, — сразу же начал помещик, указывая на Франуся, который вошел следом за ним, — видели, что творят мужики, что они себе позволяют?

— Видели, вельможный пан, — ответили они хором.

— Ранили и чуть не убили человека. Слава богу, ушел счастливо. Впрочем, он вам обо всем рассказывал, так что вы все знаете. Что же мне делать с такими людьми, скажите, что же мне с ними делать? Вчера там все было тихо, по — божески, а сегодня явился этот Пулют…

— Хам, вельможный пан, всегда останется хамом, — проговорил Мацейович, один из самых дряхлых стариков.

— Нет, скажите, что же мне делать?

— Мы что же, вельможный пан?.. Мы за справедливость, — сказал кто‑то из толпы.

— Вот и я тоже. Сам я приговор выносить не хочу, чтобы не сказали, что я осудил сгоряча. Судья сбежал… Кого же мне взять в судьи? Я призываю вас, граждане, вас как членов старого суда. Среди вас Стемпень, Опалка, Щепанский, Мондрасик… Ведь они заседали в суде, судили и знают законы.

Толпа зашевелилась. Лица стариков расцвели от радости.

— Справедливо говорите, вельможный пан, — сказал Опалка. — Я был заседателем в старом суде. Наше магдебургское право — священное право. С тех пор как стоит Зимная, у нас судят преступников по саксонскому праву[44] так, чтобы заставить их покаяться в злых и подлых делах, сурово осудить за совершенное преступление и тем самым искоренить всякое зло.

Руки у старого мещанина тряслись, глаза горели восторгом, и в голосе звучала мольба. Трепет восторга передался всей толпе.

У всех блеснула надежда на суд скорый и правый, на то, что власть, которой они уже давно лишились, опять будет в их руках, и они опять будут занимать почетные должности.

— Так выберите такой суд, — сказал владелец Зимной, понизив голос, словно говорил по секрету. — Я прикажу схватить Пулюта и этого другого.

— Что же мы и смертный приговор можем тут же вынести, раз его поймали на месте преступления?

— Да, да, и смертный приговор.

— Вельможный пан, — сказал Опалка, — по нашему праву допрос можно учинить без пытки и под пыткой. Так гласит наш закон, и так издавна судили наши отцы. Что же, если преступник станет упираться в своих злых и бесчестных помыслах, может, годится и мышь пустить?

Какую мышь? — спросил пан Опадский, поморщившись и хрустнув пальцами.

— Если преступник на допросе не хочет по доброй воле сказать святую правду, тогда справедливость тре бует взять мышь, положить преступника на землю и голого привязать к столбам, а мышь пустить в стакан и приставить его злодею к пупку. Уж тогда он ничего не утаит.

— Козу, козу лучше! — воскликнул Стемпень, глубокомысленно прикрывая глаза. — Преступника надо привязать к скамье, смочить ему ноги соленой водой, потом привести козу — а козы охотно едят соль — и дать ей лизать пятки злодея. Боль от этого, говорят, лютая, а следов телесного повреждения никаких.

Пан Опадский с минуту молчал. По губам его скользила холодная и страшная усмешка.

— Я не знаю, дорогие мои, законов магдебургского права. Судите сами, как требует святая справедливость, и помните о моей обиде — вот и все.

— Так нам, вельможный пан, сейчас суд выбрать?

— Да, да, сейчас, — ответил пан Опадский.

Мещане поклонились ему в ноги и медленно вышли из дома. В тот же вечер Франусь с кучкой гайдуков и батраков схватил Пулюта и Фелека. Обоих засадили в городскую тюрьму, где в былые времена держали преступников.

III

Фелек, выведенный из темницы, быстро бежал между рослыми верзилами, которые толкали и подгоняли его. Только начинало светать. Огромные деревья парка тонули в тумане; ни простора полей, ни дальних деревень еще совсем не было видно. Холодная апрельская роса побелила черные крыши в городке, пласты земли, отваленные плугом на полях, заборы и козырьки каменной ограды кладбища и костела. Кучка людей, ведших Фелека, пробежала две песчаные улички, миновала рыночную площадь, на которой стояли домики мещан с крылечками на столбах, и обогнула кладбищенскую ограду. Когда‑то там, по — видимому, были укрепления, так как кое — где виднелись развалины толстых каменных стен, прижатых к выступам и глинистым обрывам. Это место издавна называлось «Замком». Крепкие каменные стены, обвитые плющом, терном и барбарисом, разрушались, и вокруг них лежали груды обломков. Когда