О сильных мира того - [12]

Собачник стал клясться и уверять:

— Мальчишка все врет, он с ума сошел… Привязался и не уходит… Извольте посмотреть в сарае, там нет вашей собаки… я…

Он не докончил. Надзиратель, ни слова не говоря, изо всей силы ударил собачника в зубы. Тот упал на пол обливаясь кровью…

— Говори, где собака!:—закричал надзиратель.

— Ей богу, ваше-скородие, я не знаю…

Удары за ударами посыпались на лежащего на полу собачника. Я уже раскаивался, что затеял эту историю и боялся, не показался ли мне лай Гювена. А вдруг это лаяли другие собаки!..

И, в ужасе от мордобития, я стал уговаривать надзирателя:

— Пожалуйста, не бейте его… Я слышал вой, но, может быть…

— Теперь это дело не ваше, — перебил меня пристав. — Теперь это дело полиции.

Битье участилось…Надзиратель теперь уже сапогами бил лежащего на полу собачника…Картина была ужасная: к надзирателю присоединился старый будочник и каблуком со стальной подковой ударил в голову торговца.

У собачника вырвался стон:

— Пустите, пустите. Я сейчас все покажу.

Два будочника подняли его под руки с пола. Он отодвинул кровать и сундук, схватился за большое кольцо, вделанное в пол и открыл люк потайного погреба.

Мы спустились по крутой лесенке, три собаки, между которыми был и Гювен, бросились к нам с визгом.

* * *

Невесело было у меня на душе, когда я отправился к князю Долгорукову. Я ждал от него грома и молний, когда я заговорил об истории с Гювеном. К моему удивлению, он отнесся к этой истории совершенно равнодушно…

В этот же раз он поручил мне дрессировать красивого буль-терьера. Задания были рядом капризов, заставлявших портить собаку: должен был научить ее тушить лапой сигары, нападать на входившего в дверь без доклада и т. д.

Эта дрессировка отняла у меня много времени.

Раз как то является ко мне важный, с бакенбардами, похожий на англичанина, человек и заявляет, что он лакей банкира Полякова. Он — передал мне карточку Викторова, в которой Викторов писал, чтобы я вручил буль-терьера подателю, так как «его сиятельство изволили подарить эту собаку Полякову».

Мне пришлось отдать лакею буль-терьера.

Тут передо мной встал вопрос: с кого получить за собаку деньги, — с Долгорукова или с Полякова.

Камарилья князя за это время меня достаточно испортила и я уже приготовился написать довольно беззастенчивый счет. Подумав, я решил поехать к Полякову. Каково же мое удивление, когда Поляков бросил мне высокомерно:

— Мне дрессированных собак не надо.

Я поехал не солоно хлебавши домой, а через две недели мой служащий привез мне со Смоленского рынка буль-терьера, всего измазанного в дегтю, израненного.

Я принялся за ним усиленно ухаживать, лелея — мысль, — что князь узнает, как относятся к его подаркам.

Собака у меня на руках, я вхожу по обыкновению в канцелярию губернатора с Чернышевского переулка и встречаю там обер-полицеймейстера Огарева.

Ты куда?

Я рассказал в чем дело…

Огарев не дал мне договорить.

— Поварачивай-ка оглобли назад, — сказал он.

Я ничего не понял и смотрел на него во все глаза. Тогда он наклонился и вполголоса сообщил:

— Князь очень много должен Полякову и эту собаку подарил ему в виде процента. Жалоба твоя будет неуместна.

Так я был наказан за свою «алчность».

VII. В дни студенческих беспорядков

Москва проснулась от спячки. В Охотном ряду мясники били студентов, направляемые полицией.

Казаки раз'ежали по улицам и, завидев кучку в пять-шесть студентов, сейчас же подъезжали к ним и разгоняли нагайками. Но в цирке на галерке студентов скопилось много.

Вся эта история студенческих беспорядков мне была известна как одному из немногих. А москвичи не знали, в чем дело. Толков и пересудов не было конца…

Мясники били студентов приговаривая:

— Ага, ты против России!

Газеты молчали. Им было запрещено писать о беспорядках, а я не мог молчать…

Выходя на арену, я позвал шталмейстера, артиста, который плохо говорил по-русски, поставил его на средину арены и сказал:

— Забек, вообразите себе, что вы умный человек.

— Корошо — отвечал артист, становясь в позу.

— Вообразите себе, что вы директор или инспектор…

Студенты на галерке зашушукались, в толпе задвигались.

Я нарисовал на руке мелом звезду, ударил этой рукой по физиономии Забека и сказал, обращаясь к публике:

— Смотрите у него на щеке звезда.

Весь цирк задрожал от криков:

— Браво, Дуров, браво!

Студенты понимали и аплодировали… Они заразили ничего не понимающую толпу, публика спрашивала друг у друга, в чем дело. Студенты раз‘ясняли историю со звездой…

И несмотря но то, что я стал показывать и рассказывать другое, крики «браво» не прекращались, публика перелезала из галлереи в места и, несмотря на протесты биллетеров и полиции, демонстративно кричали, становились на барьер, вскакивали даже на арену… Дано было знать Огареву. Представление прекратили, газ был потушен раньше времени…

Приехавший Огарев не дал мне разгримироваться и строго сказал:

— Смазывай морду.

Накинув на меня мою же шинель, он отправил меня на своей паре в Тверскую часть.

— В чем же было дело?

В то время в университете был всеми нелюбимый инспектор Брызгалов, человек придирчивый, желчный и подлый.

У студентов еще не было никакой формы. Они ходили в красных и черных рубашках, на выпуск, с пледами вместо пальто, которые служили им одеялами, и с длинными волосами.