О природе - [32]
По сути, Гераклит вводит понятие об общих законах природы и логических законах, которые следует отличать от хозяйственных законов и потребностей. Для нас отличие научного высказывания от бытового очевидно: мы не удивляемся, например, что великий математик неправильно посчитал сдачу в магазине, – но во времена Гераклита это различение надо было ввести. Тогда все вещи как бы одалживают у обстоятельств, как мы говорим «вещи подчиняются законам природы», и любое возмездие, как мы сказали бы «правильное научное знание», есть только часть систематизации природы, с указанием в том числе на неизбывные противоречия и конфликты. Сейчас ближе всего к этому высказыванию Гераклита стоит теорема Геделя.
81
Возможный перевод – «первоначальники обманов». Неприятие Гераклитом институционализированной философии с ее иерархией обучения и инструктивными руководствами совершенно убежденное, его можно сопоставить и с другими протестами против институционализированной философии, например Фридриха Ницше или Василия Розанова. Для Гераклита пифагорейцы как политически влиятельная группа Великой Греции были примером лукавой политики, основанной на аналогиях и на уподоблениях, в сравнении с пифагорейством учение Гераклита выглядит как «холизм», отождествление Логоса как принципа со всеми аспектами этого принципа и возможными взглядами на него.
Примерно так же, например, Гете в «Учении о цвете» отвергал Ньютона как создателя искусственных параллелей в искусственных условиях эксперимента, тогда как Гете требовал, чтобы цвет не просто воспринимался глазом, но оживлял глаз, был частью жизни глаза и жизни бытия.
82
Продолжение мысли во фрагментах 78 и 79 о несопоставимости божественного и человеческого статуса (героя и обывателя), развитая далее во фрагменте 83. Здесь замечательно выражение «человеческий род», которое могло восприниматься соотносительно: «род бессмертных» (боги) и «род смертных» (люди, человеческий род). Тогда намек на обсуждение божественных вопросов содержится уже в самом этом сравнении. Пара антонимов «прекрасное» – «безобразное» замечательна тем, что может относиться не только к свойствам внешности или, переносно, к свойствам внутренней жизни, но и к свойствам речи: например, от греческого «безобразное» (αἰσχρός, айсхрос) произведено «сквернословие» (αἰσχρολογία, айсхрология).
83
Продолжение предшествующей мысли. Здесь замечательно, что слово «мудрость» означает в том числе и что-то вроде «благородства», умения решать задачи наилучшим образом с учетом ситуации и в том числе каким-то образом работать над собой. «Для Аристотеля такой мудрец – скульптор Фидий» (F 28). Мудрецом изначально могли называть ремесленника, который знал, как правильно и качественно действовать; Гераклит обращает это слово скорее на приобретение внутренних качеств.
Таким образом, мудрец в сравнении с героем / богом просто безобразно работает над собой, не устроил себя так, чтобы правильно отвечать на вызовы современности. Красота здесь тоже может означать не только внешнюю красоту (хотя обезьяна для античности была однозначно уродливым и безобразным животным), но и вообще правильность всего: речи, поведения, занятий. Тогда понятно, что кто мудр в работе над собой, тот и прекрасен во всех своих проявлениях – здесь можно увидеть начало европейской аристократической этики (кодифицированной в эпоху Возрождения в «Придворном» Б. Кастильоне), требующей прежде всего внимания к себе, отказа от суеты, а потом уже достоинства и некоторой небрежности жестов, словно через аристократа действует божество.
84
Эту фразу приводит Плотин, обосновывая ею пифагорейское и не имеющее отношения к Гераклиту учение о переселении душ: души устают изнемогать во вселенной, вращаясь вместе с небом, и поэтому воплощаются, чтобы немного отдохнуть. Мы присоединяемся к интерпретации Лебедева (Л 401–402), видящего здесь метафору факельного бега, эстафеты с передачей факела, где нужно бежать и потом отдыхать, а не стартовать сразу же после забега.
В таком случае это рассуждение можно понять так: если путь вверх и вниз один и тот же (фраза 60), то любое наше действие – это часть общего забега, общего движения, регламентирующегося Логосом. Но пока мы не познали Логос, мы можем только принять более простую меру, меру огня, который в нас вызывает и труд, и желание отдохнуть, и соразмерность работы и отдыха, которую мы познаем на своем опыте. Узнав этот опыт, отдохнув и интуитивно схватив меру огня как управляющую нашим движением изначально, мы можем, перейдя уже на третий уровень, выше опыта и выше огненной интуиции, понять Логос как первопринцип, мобилизующий нас «здесь и сейчас» и только и делающий возможным продуктивный опыт как развертывание обычно мгновенной интуиции.
