О Петре и Февронии - [7]

— Прости, княгиня, вправду говорят люди, что дар Божий у тебя. Ты людей насквозь видишь, ни единой мысли утаить невозможно. Прости за грех, бес нашептал мне мысли те, а после слов твоих будто прозрел.

— Я не в обиде на тебя, ступай с Богом.

На ночь пристали к берегу ручного острова. Княжьи люди устраивали ночлег: ставили шатры, собирали дрова, готовили пищу. Петр сидел в одиночестве на поваленном дереве, смотрел на воду и темнеющий лес на другом берегу. Феврония, распорядившись по устройству ночлега, подошла. На голову князя опустилась ее невесомая рука. Она гладила его волосы, нежно коснулась щеки. Петр прижал ее ладонь к своему лицу, поцеловал.

— В смятении я. Февушка, не знаю, что далее с нами будет. Тягостно мне. Сам отказался от княжения, все потерял.

— Спаситель не оставит нас. Ладо! Уповай на Господа.

— Ты мне послана им, ты мне отрада в радости и печали, и слова твои мне в утешенье. Пойдем к людям, Февушка.

Готовя ужин, повар срубил два молодых деревца, сделал рогатины и воткнул у костра, чтобы, положив на них перекладину, повесить котел над огнем.

Трепетная душа Февронии никогда не оставалась безмятежной, когда при ней гибло что-то живое, пусть даже человеку нельзя было без этого обойтись, что как бы оправдывало жертву. Для нее деревья, цветы, травы были такими же живыми существами, как люди и животные. Она слышала их безмолвные голоса. Своим внутренним взором, своим утонченным чувством она видела и чувствовала живое вокруг. В эти мгновения она и была всем.

Сидя у костра, Феврония явственно ощущала угасание жизни в телах молодых дерев, оторванных от питающих корней и превращенных в подставы для котла, — человек приспособил их для своих нужд. Она видела, что соки уже не движутся по стволам, что живое угасает, уходит, но постепенно, медленно, не так, как у человека.

После ужина, когда костер потух, только угли тлели, и почти все улеглись спать, Феврония подошла к кострищу, постояла, глядя на мерцание углей, коснулась срубленного деревца, погладила, шепча слова любви и нежности, затем коснулась и другого.

Утром просыпавшихся и еще не проснувшихся людей всколыхнул крик княжьего повара. Он стоял у вчерашнего кострища, крестился и кричал:

— Люди! Идите сюда! Чудо! Чудо свершилось! Православные!

Люди поднимались, подходили по одному и замирали в изумлени: на срубленных вчера вечером, опаленных деревцах пробивались молодые листочки. Все застывали, пораженные могуществом Всевышнего, и среди собравшихся уже передавались шепотом рассказы тех, кто видел вчера вечером здесь княгиню.

— Боголюбива и блаженна Феврония… — переплывал среди собравшихся от человека к человеку возвышенный шепот.

Когда уже начали грузить пожитки на корабли, собираясь продолжить путь, приплыла ладья из мурома, а на ней несколько бояр средней руки.

— Княже, господин наш, Богом поставленный! От всех жителей пришли мы к тебе ныне. Без тебя мы как сироты убогие без отца! Не оставляй нас, вернись на свое княжение! Не гневись на неразумных детей твоих, хоть и обидели мы тебя! Нас уже постигла Божья кара! Многие первые бояре муромские лежат убиты от меча! Как вы уехали, получилась замятня в городе — не могли решить, кому властвовать! Каждый поднял своих людей, и была пря зла и бестолкова на улицах, и многие бояре и простые горожане убиены! Молим тебя простить неразумных чад своих и не оставить!

«Блаженный князь Петр и блаженная княгиня Феврония возвратились в город свой. И правили они в городе том, соблюдая все заповеди и наставления Господни безупречно, молясь беспрестанно и милостыню творя всем людям, находившимся под их властью, как чадолюбивые отец и мать. Ко всем питали они равную людей, не любили жестокости и стяжательства, не жалели тленного богатства, но богатели Божьим богатством. И были они для своего города истинными пастырями, а не как наемниками. А городом своим управляли со справедливостью и кротостью, а не с яростью. Странников принимали, голодных насыщали, нагих одевали, бедных от напастей избавляли». [1]

Прошли многие годы, минуло время. Всему земному приходит свой срок уйти в нечто иное. Все возвращается на круги своя.

Постаревший Петр уже прикован к постели. Уже чувствует приближение смерти. Ему ничего не жаль оставлять на этом свете, он сделал все, что суждено, он ждет. Он вспоминает свой давний разговор с Февронией:

— Ежели Бог призовет меня к себе ранее тебя, Февушка, ни о чем земном не опечалуюсь, только о разлуке с тобой. Благодарю Всевышнего, что, несмотря на прошедшие годы, все так же дорога ты мне, отрада моя. Сердце мое заполнено тобою. А ежели тебя призовет Господь ранее, то не вынесет сердце мое — уйду за тобою вслед.

— Княже, когда ты взял меня в жены, простую деревенскую девицу, мы стали одно с тобой, иначе я не смогла бы превозмочь заклятья, сто было на тебе наложено. И теперь мы одно, и до конца жизни мы будем одно.  И будем просить Господа в единый миг отойти к Нему, чтоб не было уж совсем тогда этого видимого разделения нашего, — говорила Феврония с легкой улыбкой, со спокойствием и без тени неверия. А голос — будто колокольчики малые звенят, и сама будто светится изнутри каким-то невидимым, неземным светом.