Повесть о Петре и Февронии
Есть древнерусская повесть о Петре и Февронии муромских. Вопрос об исторических прототипах героев остается открытым по сей день. В основе сюжета ясно просматриваются некоторые сказочные мотивы, бытовавшие в устно-поэтической форме. Петр и Феврония были канонизированы (причислены Церковью к лику святых) в 1547 году, повесть в устной форме подверглась переработке, приспосабливаясь к житиям святых, пока не была написана в окончательной форме в середине XVI века публицистом того времени Ермолаем-Еразмом.
Эта повесть затронула что-то в самой глубине моей души. Есть за этими простыми, немудреными словами какая-то невыразимая чистота.
То, что сейчас лежит перед вами, — это не попытка создать нечто новое на основе этой повести, не пересказ ее на новый лад. Просто что-то увиделось вдруг за словами Ермолая-Еразма, сошла торжественность, присущая житиям, и открылась простая жизнь, где действуют не легендарные герои, а простые люди, не отделявшие от своей жизни того, что сейчас мы называем чудом, сказкой, небылицей.
Ей нравилось встречать восход солнца. У нее было любимое место на берегу реки, куда она приходила каждое утро перед восходом, садилась на поваленное дерево, смотрела на светлеющее небо, воду, деревья. Слушала пробуждающихся птиц. Окружающее обретало свои краски и звуки, привычные днем и скрытые ночью. Величественно всходило солнце, разливая свет и тепло, пробуждая жизнь. И каждый раз в этот миг ее душа трепетала… Ей казалось, что она понимает голоса птиц, шорох трав, шелест листьев. Она не чувствовала разделенности со всем этим. Она была рекой, ивой, склонившей над водой свои ветви, малой птахой, только пробудившейся, сидящей на ветке ивы и расправляющей свои перышки под первыми лучами солнца. Встретив рассвет и искупавшись в реке, она шла домой и принималась за обыденные дела по хозяйству — в деревне дел не переделать, — но сегодня ее неодолимо потянуло в другую сторону. Она долго бродила по полям и лесным опушкам, а возвращаясь, увидела на краю деревни стайку мальчишек.
Кто-то нашел на лесной поляне зайчонка, и теперь, смастерив себе луки из гибких веток, мальчишки играли в охотников, расстреливая зайчонка тупыми стрелами и хвалясь друг перед другом каждым метким выстрелом. Зайчонок был совсем маленьким и у него была перебита лапка, он сжался в комочек, закрыл глаза и то и дело вздрагивал всем тельцем.
— Ах вы разбойники! Что учинили?! — зазвенел девичий голос. Подойдя, она взяла зайчонка на руки и понесла домой. Самый старший из мальчишек, заводила, крикнул ей вслед:
— А моя мамка говорит, что ты глупая!
Девушка, ничего не отвечая, быстро шла, прижимая к груди зайчонка, чувствуя, как колотится его маленькое сердце. И по всей деревне сзади за ней бежали мальчишки и кричали:
— Февка — глупая девка! Февка — глупая девка!
Мать полола траву в огороде у дома.
— Где пропадала сегодня так долго? Отец уже хотел разыскивать идти! Кто помогать-то будет?
— По полям гуляла, вот зайчонка подобрала…
— Вот повадилась всякую животинку в дом приносить, хоть бы прок какой от нее был, а то ведь то воробья принесешь подбитого, то мышонка полуживого с поля, как будто своих мало! Ну ладно, иди поешь, вымой чашки и помогать приходи.
Девушка вошла в дом. На столе после завтрака было не убрано. Это делала каждый день она. Перевязав зайчонку лапу, скатала лоскуток ткани, намочила в молоке и дала зайчонку. Зайчонок успокоился, но молоко пить не хотел ни в какую. Она устроила его под кустом во дворе, соорудив из травы гнездо. Поела каши с молоком, вымыла чашки и ложки. Смахнула в ладонь хлебные крошки со стола и, как делала это всегда, высыпала во дворе для птиц. Сидевшие на крыше воробьи тут же слетели вниз, радостно чирикая. Она улыбнулась.
Отец все это время возился во дворе и молча, между делами, наблюдал за происходящим.
— Доченька, зайчишка махонький, он все равно не выживет.
— Не могла я его оставить, мальчишки бы замучили.
— Эх, Февушка, добрая ты, о зверюшках да пташках беспокоишься, а о хозяйстве у тебя такой сухоты нет. Я тебя не корю, но кто же тебя такую замуж возьмет? Чай, слышишь, что мальчишки тебе вдогонку кричат?
Ничего не ответив, она пошла на огород помогать матери. Отец глубоко вздохнул:
— Эх, Февушка! Двоих дочерей выдал замуж, а тебе, видать, в девках век вековать.
* * *
Муромский князь Павел вернулся из поездки по княжеству. Слезая с коня у крыльца княжеских палат, увидел жену свою княгиню, вышедшую его встречать.
— Что с тобой, моя княгинюшка, на тебе лица нет?
— Он опять приходил…
Князь взял жену за плечи, глядя в ее бледное, измученное лицо. По ее щекам текли слезы. Павел, обняв, увлек ее в комнаты.
— Пашенька! Он приходит, он мучает меня, ввергает в грех! Я уж думала, что он больше не придет после того, как батюшка освятил мои покои. Его долго не было. Ты уехал, и вот он пришел опять. Я хожу в церковь, я молюсь, я делаю все, что могу… У меня нет больше сил… Когда он приходит, я не могу крикнуть, не могу шептать слова молитвы, рука не поднимается, чтобы осенить себя крестом. Тело будто не мое, я все чувствую, но руки и ноги не слушаются меня.
