О науке и не только - [12]
Тогда пальцы рогаткой как можно быстрее задвигаются вперед на 2–3 см и резко в растопыренном виде опускаются вниз, охватывая тело рака сверху и не позволяя ему пустить в ход клешни. Далее рак вытаскивается из норы, промывается болтанием его в воде и помещается в сумку ловца или выбрасывается на берег, если там ждет вас напарник. В норах иногда (чаще всего на Хопре) попадался небольшой налим, но ходили слухи, что можно наткнуться и на водяную крысу.
Этой встречи я боялся всегда, но она меня миновала. Думаю потому, что крысы живут в таких норах, в которые отрыт доступ воздуху, а я лазил в основном под водой на глубине не менее 0,5 м.
В донных норах крупный рак сидит ближе к выходу, выставляя одну клешню в воду в раскрытом виде — ждет зазевавшихся рыбок. В этом случае ловец ухватывается за эту клешню и перехватывается для более надежного захвата тела рака. Наверное, не нужно пояснять, что ловля сопровождается многочисленными порезами пальцев от щипков раков клешнями, на что ловец обращает внимание только по возвращению домой. В верхнем течении Вороны (до города) было много раков — если ты зашел в воду, например с удочкой, и постоял в ней несколько минут спокойно, без перемещения ног и шевеления пальцами ног, то гарантировано получаешь пробный щипок ступни или пальцев пробегающим мимо раком.
На Хопер в те годы массово стал заходить донской синец (сапа), видимо на нерест, и весь народ переключался на ловлю этой вкусной в вяленом виде рыбы. Лично я ловил ее на «закидушку» с берега или с железнодорожного моста через Хопер. Под мостовым полотном с обеих сторон моста его конструкцией предусматривались своеобразные стальные U-образные ниши, попасть куда не представляло никакого труда, несмотря на то, что высоты я боюсь. Из этих убежищ сверху опускается та же «закидушка» грузилом вниз с двумя — тремя поводками с крючками, прикрытыми насаженными на них червями. Леска наматывается на кисть руки или палец. Сапа клюет резко, засекается сама, трудность только в том, чтобы поднять ее на примерно 20-метровую высоту — примерно в 40 % случаев она, изгибаясь всем телом, под собственной тяжестью рвет губы или мышцы, куда вошел крючок, и срывается. По берегам иногда ходили парни лет 20-ти и отбирали у нас, одиноких пацанов, пойманную рыбу. Причем отбирали обманом:
— Мальчик, покажи, что поймал. И это все ты?
— Да.
— Молодец!
В конце такого диалога грабители малолеток, не прощаясь, уходили с сеткой или куканом с рыбой. У меня отбирали раза два, и я до сих помню отчаяние от своих глупости и тщеславия, горечь обиды и возмущение несправедливостью ситуации.
С началом учебы в 10-м классе я увлекся баскетболом, естественно, в его уличном варианте — играли мы на школьной спортплощадке. Игроки мы были еще те — помню как я и все мои друзья по баскетболу восхищались одним парнем, который из 10 отрывов (убегания с мячом один на один с чужим кольцом) мог забить раз девять. Но тут родители решили, что я должен научиться играть на аккордеоне, и наняли учителя — местного музыкального работника и даже композитора. Он смог предоставить мне инструмент, который выдали ему как руководителю музыкального кружка в Доме офицеров, и через полгода я смог помимо гамм играть три-четыре песни типа «Осенние листья» (Осенние листья кружат и кружат в саду…). Помимо аккордеона он открыл у меня зачатки вокальных данных (где они теперь?) и на нескольких избирательных участках в день выборов я выступал со сцены с песней «Если бы парни всей земли», а учитель мне аккомпанировал на аккордеоне. Голоса у меня, естественно, не было, спасал слух и энтузиазм. В один прекрасный день все кончилось — озорничая дома, я уронил инструмент на пол и сломал его. Но урок не прошел даром — у меня стал формироваться навык выступлений перед большой аудиторией, который помог мне и в научной карьере.
В Борисоглебске к нам вновь приехала моя сводная сестра Мила, вскоре поступившая в Борисоглебский педагогический институт на физмат. На Украине, откуда она приехала, человеку без связей и денег поступить в вуз было невозможно (так она говорила), а в Борисоглебске это оказалось легко. Она сразу же обросла кучей поклонников, приличных и не очень. Я запомнил одного: курсанта Борисоглебского военного училища летчиков — высокого, стройного, белокурого венгра — тогда в этом училище обучались посланцы стран Варшавского Договора. Я мало обращал внимания на ее тогдашнюю жизнь, но запомнил ее балетные пуанты и уличных поклонников, пытавшихся с моей помощью снискать ее расположение.
Закончив институт, она уехала по распределению в какой-то поселок в Средней Азии и, отработав, вернулась на Украину и вскоре оказалась в Киеве, в институте кибернетики АН УССР и защитила диссертацию на соискание ученой степени кандидата экономических наук. Мы с ней долгое время дружили, она приезжала к нам в гости с семьей и без, я же, бывая в Киеве, часто останавливался у них. Одно время я рассорился с ней — она, следуя курсу хохляндской упертости руководства своего института, не смогла или не захотела организовывать отзыв на мою докторскую диссертацию, дескать, по системному подходу мы (институт кибернетики) — головная организация, а ты у нас не докладывался.
