О, мед воспоминаний - [25]

Шрифт
Интервал

двое Ляминых, а М.А., побыв недолго, уехал обратно в Москву, пообещав вернуться за

мной. За время его отсутствия мы с Лямиными успели побывать на горе Сокол, с которой

чуть было не свалились, на Алчаке, в Генуэзской крепости, в Новом Свете... М.А. явился

внезапно и сказал, что он нанял моторную лодку, которая отвезет

73


нас прямо в Ялту.

Мы ехали долго. Нас везли два рыбака — пожилой и молодой, весь бронзовый.

Море так блестело на солнце, было тихое и совсем близко, не где-то там, за далеким

бортом парохода, а рядом — стоило только протянуть руку в серебристо-золотую парчу.

М.А. был доволен, предлагал пристать, если приглянется какой-нибудь уголок на берегу.

Когда мы приехали в Ялту, у меня слегка кружилась голова и рябило в глазах.

Остановились мы у знакомых М.А. — Тихомировых. (Память, память, правильно ли

донесла ты фамилию этих милых гостеприимных людей?)

На другой день мы пошли в Аутку, на дачу Антона Павловича Чехова, в

мемориальный музей писателя. Все вверх и вверх. Дом стоит красиво на горе. Нас

ласково приняла Мария Павловна, сестра писателя, и повела по комнатам. Дом

показался нарядным и даже парадным и вместе с тем уютным. В это время здесь еще

38


жил брат Антона Павловича Михаил Павлович, первый биограф писателя. Особенно нам

понравился кабинет Чехова. Разноцветные стекла в полукружье большого итальянского

окна смягчали лучи крымского солнца, и комната казалась прохладной. В кирпичный

камин, прямо против письменного стола, врезан пейзаж Левитана. На столе все как было

при Антоне Павловиче. На стенах много фотографий. Они придают всей комнате оттенок

особой интимности. М.А. здесь не в первый раз. Я спросила его: „Мака, ты хотел бы иметь

такой кабинет?" Он ничего не сказал, только кивнул утвердительно головой. За этим

столом А.П.Чеховым было написано много хороших вещей: рассказы „Дама с собачкой",

„Архиерей", „На святках", „Невеста", повесть „В овраге" и две пьесы — „Три сестры" и

„Вишневый сад". Если б не болезнь и ранняя смерть, сколько бы еще радости получило

человечество! Мария Павловна благостно улыбалась. Михаил Павлович был чем-то

недоволен.

Булгаков любил Чехова, но не фанатичной любовью, свойственной некоторым

чеховедам, а какой-то ласковой, как любят хорошего, умного старшего брата. Он

особенно восторгался его записными книжками. Иногда

74


цитировал — всегда неожиданно — „жена моя лютеранка". Ты когда спишь,

говоришь „хи-пуа, хи-пуа"...

У нас была такая игра: задавать друг другу какой-нибудь вопрос, на который надо

было ответить сразу, ничего в уме не прикидывая и не подбирая. Он меня раз спросил:

— Какое литературное произведение, по-твоему, лучше всего написано?

Я ответила: „Тамань" Лермонтова." Он сказал: „Вот и Антон Павлович так считает".

И тут же назвал письмо Чехова, где это сказано. Теперь-то, вспоминая, я вижу, как он

вообще много знал. К тому же память у него была превосходная...

Мне было очень приятно, когда позже к нам на Пироговскую приехала Мария

Павловна Чехова. Было в ней что-то необыкновенно простое и привлекательное...

1928 год. Апрель. Неуверенная серая московская весна. Незаметно даже, набухли

ли на деревьях почки или нет. И вдруг Михаилу Афанасьевичу загорелось ехать на юг,

сначала в Тифлис, а потом через Батум на Зеленый Мыс. Мы выехали 21 апреля днем в

международном вагоне, где, по словам Маки, он особенно хорошо отдыхает.

Промелькнули подмосковные леса, пронеслись унылые средне-русские равнины.

Становилось теплее. Наш вагон почти пустой: еще не сезон. С нами едет поэт Николай

Асеев. Одно купе занимает артистка Камерного театра Назарова, бело-розовая женщина-

дитя и с ней военный. Он в галифе, в сапогах, но в пижаме, из-под которой неуклюже и

некрасиво торчит наган. Обычно пассажиры знакомятся быстро, от нечего делать

беседуют долго и иногда интересно, но у нас все молчат. Асеев издали раскланялся с

Булгаковым. За трое суток с „хвостиком" он перекинулся со мной всего несколькими

фразами...

Какой сладостный переход от заснеженных полей к солнцу, зеленой траве и

тюльпанам! Уж не знаю, по какой причине мы остановились прямо в поле... Все высыпали

из вагонов, боязливо оглядываясь на поезд: не подведет ли. Захмелевшие от весеннего

воздуха, возвращались мы по своим местам.

75


24 апреля — Тифлис. На вокзале нас встретила знакомая М.А. еще по

Владикавказу — Ольга Казимировна Туркул, небольшая, русая, скромная женщина. Она

предоставила нам ночлег на первую ночь. На другой день мы уже перебрались в

гостиницу „Ориант" на проспект Руставели. Поздним вечером город очень красив и

загадочен. Слегка вырисовываются темные силуэты гор, и какими-то особенными кажутся

огоньки фонарей — блестки на черном бархате.

39


Тепло. Спим с открытыми окнами. Хожу в одном платье, что здесь не принято до 1-


Рекомендуем почитать
Герои Сталинградской битвы

В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.


Гойя

Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.


Автобиография

Автобиография выдающегося немецкого философа Соломона Маймона (1753–1800) является поистине уникальным сочинением, которому, по общему мнению исследователей, нет равных в европейской мемуарной литературе второй половины XVIII в. Проделав самостоятельный путь из польского местечка до Берлина, от подающего великие надежды молодого талмудиста до философа, сподвижника Иоганна Фихте и Иммануила Канта, Маймон оставил, помимо большого философского наследия, удивительные воспоминания, которые не только стали важнейшим документом в изучении быта и нравов Польши и евреев Восточной Европы, но и являются без преувеличения гимном Просвещению и силе человеческого духа.Данной «Автобиографией» открывается книжная серия «Наследие Соломона Маймона», цель которой — ознакомление русскоязычных читателей с его творчеством.


Властители душ

Работа Вальтера Грундмана по-новому освещает личность Иисуса в связи с той религиозно-исторической обстановкой, в которой он действовал. Герхарт Эллерт в своей увлекательной книге, посвященной Пророку Аллаха Мухаммеду, позволяет читателю пережить судьбу этой великой личности, кардинально изменившей своим учением, исламом, Ближний и Средний Восток. Предназначена для широкого круга читателей.


Невилл Чемберлен

Фамилия Чемберлен известна у нас почти всем благодаря популярному в 1920-е годы флешмобу «Наш ответ Чемберлену!», ставшему поговоркой (кому и за что требовался ответ, читатель узнает по ходу повествования). В книге речь идет о младшем из знаменитой династии Чемберленов — Невилле (1869–1940), которому удалось взойти на вершину власти Британской империи — стать премьер-министром. Именно этот Чемберлен, получивший прозвище «Джентльмен с зонтиком», трижды летал к Гитлеру в сентябре 1938 года и по сути убедил его подписать Мюнхенское соглашение, полагая при этом, что гарантирует «мир для нашего поколения».


Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Мемуары известного ученого, преподавателя Ленинградского университета, профессора, доктора химических наук Татьяны Алексеевны Фаворской (1890–1986) — живая летопись замечательной русской семьи, в которой отразились разные эпохи российской истории с конца XIX до середины XX века. Судьба семейства Фаворских неразрывно связана с историей Санкт-Петербургского университета. Центральной фигурой повествования является отец Т. А. Фаворской — знаменитый химик, академик, профессор Петербургского (Петроградского, Ленинградского) университета Алексей Евграфович Фаворский (1860–1945), вошедший в пантеон выдающихся русских ученых-химиков.