О, мед воспоминаний - [19]

— Дайте слово, Петя!

— Даю слово!

— Клянитесь бабушкой (единственно, кого она знала из семьи Васильевых).

И тут раздался жирный фальшивый Петькин голос:

— Клянусь бабушкой!

Мы с М. А. потом долго, когда подвирали, клялись бабушкой...

Волнение не угасало. Меня вызвала к себе хозяйка дома Лидия Митрофановна и

спросила, что же все-таки происходит.

Отвечать мне пока было нечего.

Второй сеанс состоялся с участием вахтанговцев, которые, хоть и пожимали

плечами, но все же снизошли. Явления повторялись, но вот на стол полетели редиски,

которые подавались на ужин. Таким образом проявилась прямая связь между духом

бесплотным и пищей телесной... Дальше я невольно подслушала разговор двух

заговорщиков — Маки и Пети:

— Зачем же вы, Петька, черт собачий, редиску на стол кидали?

— Да я что под руку попалось, Мака, — оправдывался тот.

— А! Я так и знала, что это вы жульничали.

29

Они оба остановились, и М. А. пытался меня подкупить (не очень-то щедро: он

предлагал мне три рубля за молчание) . Но я вела себя как неподкупный Робеспьер и

требовала только разоблачений. Дело было просто. Петр садился рядом с М. А. и

освобождал его правую руку, в то же время освобождая свою левую. Заранее под пиджак

Мака прятал согнутый на конце прут. Им-то он и гладил лысые и нелысые головы, наводя

ужас на участников сеанса.

— Если бы у меня были черные перчатки, — сказал он мне позже, — я бы всех

вас с ума свел...

Мирное наше житье нарушили слухи, что „пошаливают" бежавшие из ближайшего

лагеря уголовники. И действительно, слухи печально подтвердились: недалеко от Пети

была вырезана целая семья из пяти человек. Позже застрелили аптекаря в поселке при

станции Крюково.

57

Как-то ночью, когда почти все в доме легли спать, с соседней дачи раздался

женский крик:

— Караул! Помогите! Помогите!

Поднялась страшная суматоха. Все выскочили кто в чем был. Жорж выбежал с

ружьем и пальнул несколько раз в пространство. Мои подопечные собаки, Вертушка и

Буян, дрожа, спрятались на террасе под стол.

У Никитинских Сережа лежал в постели, но еще не спал. Лена спросила:

— Сережа, ты слышал? Он ответил:

— Да. Я читаю „Анну Каренину".

Ваня встал на защиту своей семьи у двери на лестницу. Он стоял в одних

„исподних", в пальто, с кепкой на голове. В руках он держал тяжелый канделябр.

Несмотря на тревожную обстановку — кто-то кричит, кто-то бежит, кто-то палит из

ружья, у меня ноги от смеха так и подкосились, глядя на этого рыцаря в подштанниках!

К счастью, на даче ночевал Петя, который с револьвером и отправился в соседний

дом. Никаких бандитов там не оказалось. Просто с крыши спрыгнула кошка на другую

крышу, пониже. Пробегая по кровельному железу, она, конечно, произвела шум,

подчеркнутый и усиленный еще ночной тишиной, но натянутые нервы обитательниц дома

не выдержали. Наутро все друг над другом смеялись, изображая в лицах все

происшествие. И опять зажили тихо, наслаждаясь летом. Оно стояло чудное — ясное и

благоуханное.

Мы все, кто еще жив, помним крюковское житье. Секрет долгой жизни этих

воспоминаний заключается в необыкновенно доброжелательной атмосфере тех дней.

Существовала как бы порука взаимной симпатии и взаимного доверия... Как хорошо,

когда каждый каждому желает только добра!

Раз уж я рассказала о крюковском лете, хочется вспомнить покойного Жоржа

Понсова. Последние годы он болел туберкулезом и работать уже не мог: работала его

жена Катя. Рос сын, и, конечно, нелегко им жилось. По долгу службы Кате пришлось

отлучиться из Москвы. В это время Жоржу стало очень плохо, но он запретил тревожить

58

жену. Из последних сил написал он ей несколько писем, так сказать, вперед и

передал их другу с тем, чтобы тот посылал их Кате, когда его уже не будет на свете. Все

точно друг выполнил. Бедный Жорж! Что чувствовал он, когда писал эти письма... Никого

я не знаю и не назову, кто был бы способен на такие тонкие чувства, да и в литературе

знаю только один рассказ „Нежность" Анри Барбюса, приближающийся по сюжету к

поступку Жоржа. Но героиня рассказа кончает самоубийством, а любимый ею человек, не

30

зная о ее смерти, получает время от времени ее письма, полные тепла и любви,

пересылаемые верными руками друзей.

Идет 1927 год. Подвернув под себя ногу калачиком (по семейной привычке: так

любит сидеть тоже и сестра М. А. Надежда), зажегши свечи, пишет чаще всего Булгаков

по ночам. А днем иногда читает куски какой-либо сцены из „Багрового острова" или

повторяет какую-нибудь особо полюбившуюся ему фразу. „Ужас, ужас, ужас, ужас", —

часто говорит он как авантюрист и пройдоха Кири-Куки из этой пьесы. Его самого

забавляет калейдоскопичность фабулы. Герои Жюля Верна — действующие лица пьесы

— хорошо знакомы и близки ему с юношеских лет, а блестящая память и фантазия