О! Как ты дерзок, Автандил! - [82]
Наместник Переверзис, наблюдавший из носилок за боем, выпрыгнул прямо в море. Афроний успел переодеться в боевую одежду – под лорику сквамату (чешуйчатый доспех) он надел офицерский субармалис (поддевку) с кожаными птеригами (полосками) на плечах и на бедрах. Его опоясывал римский военный пояс цингулум, символизирующий честь легионера. Только пояс игемона украшали не железные, а золотые пластины. Оцепление на несколько секунд раздвинуло свои ряды, и командир конников, тот самый сириец с фиолетовыми губами, прорвался в центр построения. Сириец вздыбил жеребца. Лошадь зависла копытами над Афронием. С виду неуклюжий, наместник проворно отскочил и повалился боком на песок. Сириец, чтобы удержаться, откинулся назад. Но лошадь не удалось выровнять. Передние ноги у нее подломились, она упала на гальку, и конник вылетел из седла. К Переверзису подскочил Нэст, отсекая наместника от злобного сирийца. Игемон властно показал начальнику стражи: «Отойди!» Было понятно, что Переверзис решил провести показательный бой и тем самым поднять дух легионеров. Солдаты образовали тесный круг. Нэст протянул игемону два своих меча. Главарь сирийцев оказался к тому же хромым – он припадал на обе ноги. Но крутился на песке, как маленький зверек. Он понимал, что живым ему уже не уйти. И готовился умереть достойно. Лезвие его дамасской сабли-шамшира, сильно изогнутое, было идеально приспособлено для оттяжного удара с лошади во время скоротечного боя. Однако на площадке римский меч-гладиус имел явное преимущество. Сириец яростно бил и бил по щиту Афрония. Исход поединка становился ясен. И тогда наместник отбросил щит. Он как бы давал понять, что готов сражаться с врагом на равных условиях. И второй гладиус он отбросил тоже. Солдатский строй взревел, приветствуя мужской поступок своего игемона. Сириец уткой поднырнул под грузное тело Переверзиса, и его шамшир оставил кровавую полоску на щеке Афрония. В носилках закричала Глафира. Нэст шагнул в боевой круг. Наместник не пал духом и мощь своего меча обрушил на мелькающий перед его глазами белый тюрбан.
Пилум, тяжелое металлическое копье легионера, просвистел над головами и ударил сирийца в спину. Сириец повалился лицом в песок. Кровь хлынула из его горла. Это легат Автандил на лошади прорвался сквозь ряды, выхватил у одного из солдат оцепления пилум и издали метнул копье. Автандил был бледен, его левая рука висела на кожаной перевязи.
– О! Как неправ ты, Автандил! – негромко сказала Тамара.
Кончиком меча игемон поднял над собой разрубленный пополам тюрбан сирийца. Легионеры ударили рукоятками мечей в щиты. Двумя нажатиями кнопки мальчик убрал сирийскую конницу. Угнал ее за Питиунт и Себастополис. Потеряв командира, сирийцы скакали как попало. И они даже выли, как израненные шакалы. На экране монитора загорелись слова: «Победа! Вы перешли на пятый уровень».
14
Мальчик услышал над собой, в шлюпке, знакомый голос:
– О! Как неправ ты, Автандил!
Его мама, смеясь, разговаривала с дядей Автандилом. Он предлагал искупаться в теплом море голыми. Все равно, мол, ничего не видно. А как приятно купаться, когда ты голый… На пирс с ними пришли Марсель и Богема, жена Алексея Ивановича. Вчетвером они шутили, смеялись и курили сигареты. Гагра куда-то убежала. Мальчик не стал дальше слушать разговор и шутки взрослых. И он даже думать не хотел о том, что мама будет купаться без трусов и без лифчика рядом с дядей Автандилом, тело которого заросло черной шерстью. Волосы у дяди Автандила росли даже на спине.
Стараясь не привлекать внимания гостей на веранде, мальчик прошел в свой домик и собрал солдатский рюкзак. Тот самый, который они брали с отцом в горы. Папа спал на кровати, с головой укрытый простыней. Вечер не принес прохлады. На улице по-прежнему стояла липкая жара. В рюкзак мальчик положил бутылочку минеральной воды, взял несколько холодных котлет из кастрюльки в холодильнике (газдрульчика) и кусок лаваша, моток веревки и наточенный перочинный нож он сунул в его единственный карман. Еще взял горстку конфет «Ласточка». Книгу про Рим тоже положил в рюкзак. Хотел захватить телефон, но вспомнил, что папа вынул и куда-то спрятал сим-карту. Искать ее уже не было времени. К тому же он боялся разбудить папу. Из общей тетради мальчик вырвал листок бумаги, что-то написал крупными буквами и записку сунул под мамину подушку. Потом он прошел в каморку дяди Автандила и взял ключ от замка, которым на пирсе крепили лодки к общей цепи. Он решил уйти в море на легком прогулочном ялике. Потому что шлюпки, которые они еще недавно красили гудроном, и весла к ним были тяжелыми и неповоротливыми. И он понимал, что с такой лодкой в море ему одному не справиться. А ялик легко скользил по поверхности воды, свободно переваливаясь с волны на волну.
С очкастой Ленкой они уже прокатились на ялике, и мальчик с лодкой легко управился. Ленка лежала на корме, свободно раскинув руки, и сквозь свои стрекозьи окуляры с прищуром смотрела на мальчика:
– Ты никогда не думал, что можно уплыть отсюда навсегда?
Она пристально смотрела на мальчика, и он понял, что Ленка становится взрослой. Только взрослые могли читать мысли мальчика и разгадывать его намерения. Мальчик промолчал, продолжая грести.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Великий мастер японской каллиграфии переживает инсульт, после которого лишается не только речи, но и волшебной силы своего искусства. Его ученик, разбирая личные вещи сэнсэя, находит спрятанное сокровище — древнюю Тушечницу Дайдзэн, давным-давно исчезнувшую из Японии, однако наделяющую своих хозяев великой силой. Силой слова. Эти события открывают дверь в тайны, которые лучше оберегать вечно. Роман современного американо-японского писателя Тодда Симоды и художника Линды Симода «Четвертое сокровище» — впервые на русском языке.
Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!
В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)