О! Как ты дерзок, Автандил! - [75]
Ей нравилось произносить имя Марсель, так же как и маме мальчика – имя Автандил. Умный и вежливый Марсель ответил:
– Вы знаете, я там никаких ролей не играл. Меня исключили из университета, за всякие студенческие вольности… Сначала я работал рабочим сцены, потом – осветителем. Потом меня призвали в армию. И я служил вместе с Автандилом. Он мне как брат стал. А потом уже все началось… Сами знаете что. У меня родители были преподавателями в университете. Стали челноками. Дубленки из Турции возили. Я пошел в строители. Хорошо, что Автандил не бросает. Все время заказы нам подкидывает… Автандил, хочу как армянин выпить за своего брата в Абхазии! За тебя, дорогой Автандил!
Он обнял дядю Автандила. Все опять выпили. Алексей Иванович, низко наклонившись к историку, пошептал на ухо:
– В Сочах все гостиницы под контролем у армян… Знаешь, сколько стоит средний номер в сутки? До пятидесяти тысяч рублей! О как! Братья навек…
Левон и Марсель шепот расслышали. Но промолчали. Не хотели обострять спор за столом. Зато Богема не сдавалась:
– А за какие вольности, Марсель, вас попросили из университета? Если не секрет, конечно. Наверное, девушками увлекались?
Марсель рассмеялся:
– И девушками тоже! Николай Иванович, – он кивнул в сторону Кольчугина, – упомянул о классике театрального искусства Ваграме Папазяне… Его монолог Гамлета «Быть или не быть» до сих пор остается непревзойденным. Так же как и роль Отелло. Ваграм Камерович родился в Константинополе, образование получил в Милане и Венеции, совершенствовал свое мастерство в Париже… Его педагогами были великая итальянская актриса Элеонора Дузе, выдающийся актер Эрмете Новелли. Когда был ребенком, он видел, как уничтожали мирных армян в Турции. Уже взрослым человеком он стал свидетелем резни полутора миллиона армян. Его жизнь не была сладкой. В студенческом самодеятельном театре мы с другом написали пьесу о нем и решили поставить. Нас обвинили в шовинизме и разжигании национальной розни.
– Как вы хорошо знаете театр! – удивилась Богема. На последнюю реплику Марселя она не обратила внимания. – Такие у нас теперь штукатуры, Марсели и Гамлеты!
Она сняла босоножки и пошла на кухню босиком – помогать Майе готовить закуски. Пошла почему-то на цыпочках, словно боялась нарушить тишину, повисшую за столом.
Алексей Иванович сказал Марселю:
– Не обращай внимания. Выпила лишнего! Вообще она у меня литературовед.
И подлил в стаканы Кольчугина и Марселя.
Марсель засмеялся:
– Армяне, грузины… Еще евреи. Всегда в русских анекдотах. Старый армянин, торговец, говорит: у меня сегодня в продаже газдрюл, газдрюлка и один ма-а-ленький газдрюльчик… А с именами?! Для нас Арминэ Седраковна, Маня Ервандовна, Варшак Хиганосович, Сильва Дарчоевна – обыкновенные имена. У русских они вызывают смех. Так и Гамлет.
Папа мальчика вскинул начавшуюся было клониться голову:
– Я думаю, Марсель, тут надо взглянуть глубже… Дело не в акценте и не в именах! Вот ваше имя Марсель. Типично армянское Марчел! Но посмотрим шире: на Украине – Маркел, во Франции – Марцел, в Испании – Марсело, в Германии – Марцеллус, в Греции – Маркеллос… Ну и так дальше!
А еще есть женские имена Марселина, Марсела, Марчелла… На самом деле имя Марсель произошло от римского когномена – личного или родового прозвища – Маркелус, происходящего, по всей вероятности, от бога войны Марса. Так что ни имя, ни кличка не могут быть поводом для смеха.
– А что же тогда повод?
– Характерные особенности национального характера.
В разговор включился литератор:
– Ну да… Если еврей, то обязательно хитрец и ловчила. Русский – простодырый Ваня-дурачок. Украинец – «тиха укринская ночь, но сало надо перепрятать!». Армянин – торговец, грузин – хвастун.
Левон, старавшийся сгладить острые углы, рассудительно возразил:
– В каждой нации есть свои хитрецы, обманщики, хвастуны, дураки и торговцы. По ним нельзя судить обо всем народе.
Кудрявый Гамлет, старавшийся не вмешиваться в спор умных, считал он, людей, заметил:
– Меня, например, один вопрос волнует. Серьезно! Куда ни посмотришь – одни шовинисты кругом! Грузины – шовинисты, армяне… Эрдоган империю строит. Про Россию и говорить нечего! Евреи – шовинисты, хохлы, американцы и даже эстонцы… Вот мы сейчас все вместе сидим за одним столом. Кто шовинист? Автандил или Майя?!
Майя обернулась и что-то быстро произнесла на своем языке. Она по-русски все понимала, только сказать не могла. Гамлет перевел:
– Майя говорит, что настоящие шовинисты – китайцы. Они вьетнамские корабли на море все время плющат.
Марсель продолжил:
– Помните, советский писатель Астафьев, давно уже, написал рассказ «Ловля пескарей в Грузии». Мы этот рассказ в университете проходили[7].
Нам как говорили? Вот вам пример сгущения красок и ненужного обобщения – это рассказ Астафьева. Русский шовинизм в чистом виде. Когда меня из университета выгнали, я рассказ перечитал. Потому что меня тоже обвинили в шовинизме. Мы с Астафьевым уже тогда были шовинистами. Я – армянским, он – русским. Хотя и не знали друг друга.
Все рассмеялись.
Гамлет сокрушенно развел руками:
– А русские даже в глаза теперь называют нас хачами… Почему так?! А мне, например, не обидно. Что такое по-армянски хач? Это крест.
Александр Куприянов – московский литератор и писатель, главный редактор газеты «Вечерняя Москва». Первая часть повести «Жук золотой», изданная отдельно, удостоена премии Международной книжной выставки за современное использование русского языка. Вспоминая свое детство с подлинными именами и точными названиями географических мест, А. Куприянов видит его глазами взрослого человека, домысливая подзабытые детали, вспоминая цвета и запахи, речь героев, прокладывая мостки между прошлым и настоящим. Как в калейдоскопе, с новым поворотом меняется мозаика, всякий раз оставаясь волшебной.
«Истопник» – книга необычная. Как и другие произведения Куприянова, она повествует о событиях, которые были на самом деле. Но вместе с тем ее персонажи существуют в каком-то ином, фантасмагорическом пространстве, встречаются с теми, с кем в принципе встретиться не могли. Одна из строек ГУЛАГа – Дуссе-Алиньский туннель на трассе БАМа – аллегория, метафора не состоявшейся любви, но предтеча её, ожидание любви, необходимость любви – любви, сподвигающей к жизни… С одной стороны скалы туннель копают заключенные мужского лагеря, с другой – женского.
Проснувшись рано утром Том Андерс осознал, что его жизнь – это всего-лишь иллюзия. Вокруг пустые, незнакомые лица, а грань между сном и реальностью окончательно размыта. Он пытается вспомнить самого себя, старается найти дорогу домой, но все сильнее проваливается в пучину безысходности и абсурда.
Творится мир, что-то двигается. «Тельце» – это мистический бытовой гиперреализм, возможность взглянуть на свою жизнь через извращенный болью и любопытством взгляд. Но разве не прекрасно было бы иногда увидеть молодых, сильных, да пусть даже и больных людей, которые сами берут судьбу в свои руки – и пусть дальше выйдет так, как они сделают. Содержит нецензурную брань.
Первая часть из серии "Упадальщики". Большое сюрреалистическое приключение главной героини подано в гротескной форме, однако не лишено подлинного драматизма. История начинается с трагического периода, когда Ромуальде пришлось распрощаться с собственными иллюзиями. В это же время она потеряла единственного дорогого ей человека. «За каждым чудом может скрываться чья-то любовь», – говорил её отец. Познавшей чудо Ромуальде предстояло найти любовь. Содержит нецензурную брань.
Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.
К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…
Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).
Новый роман Елены Катишонок продолжает дилогию «Жили-были старик со старухой» и «Против часовой стрелки». В том же старом городе живут потомки Ивановых. Странным образом судьбы героев пересекаются в Старом Доме из романа «Когда уходит человек», и в настоящее властно и неизбежно вклинивается прошлое. Вторая мировая война глазами девушки-остарбайтера; жестокая борьба в науке, которую помнит чудак-литературовед; старая политическая игра, приводящая человека в сумасшедший дом… «Свет в окне» – роман о любви и горечи.
Один из главных «героев» романа — время. Оно властно меняет человеческие судьбы и названия улиц, перелистывая поколения, словно страницы книги. Время своенравно распоряжается судьбой главной героини, Ирины. Родила двоих детей, но вырастила и воспитала троих. Кристально честный человек, она едва не попадает в тюрьму… Когда после войны Ирина возвращается в родной город, он предстает таким же израненным, как ее собственная жизнь. Дети взрослеют и уже не помнят того, что знает и помнит она. Или не хотят помнить? — Но это означает, что внуки никогда не узнают о прошлом: оно ускользает, не оставляя следа в реальности, однако продолжает жить в памяти, снах и разговорах с теми, которых больше нет.
Роман «Жили-были старик со старухой», по точному слову Майи Кучерской, — повествование о судьбе семьи староверов, заброшенных в начале прошлого века в Остзейский край, там осевших, переживших у синего моря войны, разорение, потери и все-таки выживших, спасенных собственной верностью самым простым, но главным ценностям. «…Эта история захватывает с первой страницы и не отпускает до конца романа. Живые, порой комичные, порой трагические типажи, „вкусный“ говор, забавные и точные „семейные словечки“, трогательная любовь и великое русское терпение — все это сразу берет за душу.
Великое счастье безвестности – такое, как у Владимира Гуркина, – выпадает редкому творцу: это когда твое собственное имя прикрыто, словно обложкой, названием твоего главного произведения. «Любовь и голуби» знают все, они давно живут отдельно от своего автора – как народная песня. А ведь у Гуркина есть еще и «Плач в пригоршню»: «шедевр русской драматургии – никаких сомнений. Куда хочешь ставь – между Островским и Грибоедовым или Сухово-Кобылиным» (Владимир Меньшов). И вообще Гуркин – «подлинное драматургическое изумление, я давно ждала такого национального, народного театра, безжалостного к истории и милосердного к героям» (Людмила Петрушевская)