О - [25]

И вроде бы всё пошло́, как всегда, и вроде бы та же ткалась кругом жизнь (эй-эй, не перебивай, дай договорить-то…), но время отчётливо ускорило ход, потеряв при этом обычную свою чёткость. Каждый знает, что ускорившееся время пропадает из фокуса, смазывается, порою делаясь совершенно неразличимым на перегонах и превращая, таким образом, свою абсолютно абстрактную скорость в совершенно конкретную неразбериху. А неразбериха, сообщаю тем из вас, друзья мои, кто не знает, – это акциденция дьявола, и если вам однажды случилось нырнуть в сумятицу, чепуху или абракадабру, то будьте готовы к тому, что выныривать придётся, подобно тому как это пришлось делать нашему многострадальному герою, в старом деревянном доме на окраине провинциального городка с оптимистическим названием Курган, с ветками сирени, крестом прикреплёнными на окнах и входной двери, с «магнумом», чью рукоятку лихорадочная, бешеная ладонь разогрела до баснословных температур, а самое главное – с кипящим, обжигающим и совершенно неумолимым страхом в душе.

Впрочем, говорим мы старомодно, как типичный зануда-немец из исторических анекдотов, и воздымая указательный палец, не будем скакать с пятого на десятое, а телегу запрягать впереди лошади, ведь деревянный дом появился уже значительно позже, когда произошло вот то и случилось вот это, а до печальных сих событий жизнь двигалась примерно таким манером:

Следующее утро в жизни Петра случилось настолько просторным и вольготным, что тени и шорохи, равно как крики и шёпоты¹⁹ минувшей ночи не то чтобы стёрлись, но, под каскадами широкого солнца и новорождённого, с иголочки норд-веста, под ливнем живых птичьих голосов, оказались как бы так несколько подтопленными. Откуда столько птиц, подумал Петр, и эта мысль, хорошая, прямо скажем, мысль, целительная, была главной на протяжении всего утра.

Это уже потом, в середине дня, когда дела захватили достаточно плотно для того, чтобы не дать чертовщине утащить на дно, в свою берлогу смятенную душу молодого нашего юриста, он крепко взялся за то, за что не взяться означало бы только одно – получение путёвки на такие приблизительные курорты, въезд в которые сам по себе предполагал скорейший выезд где-то в районе скромной, но крепко своё дело знающей петли либо дома имени Марии Вифлеемской. Одним словом, отринув колыхания, которые так и норовили провернуть его через неласковую печальку всей его целиковостью, он вызвал Любочку и скорее приказал, чем предложил ей поехать в Питер. Несмелый лепет про другие планы на выходные был смят суровыми напоминаниями о необходимости отдыха (да подальше, подальше от Москвы развратной и грязной), и уже через пару-тройку минут Пётр, вручив ей листик с одним незабвенным адресом и не менее незабвенным телефоном, вежливо вытолкал Любочку из кабинета навстречу наспех придуманным делам.

А вечера тем временем приучали его к виски, и этот напиток – творческий союз чая, мёда и самодельной водки – на глазах сделал его старше, в чём были своя правда и свой подвиг: ведь старше становиться всегда сложнее, чем молодеть. Или, точнее сказать, старость требует трудной и одинаковой силы, в то время как юность – всего лишь пестроты впечатлений, которая без труда вызывается легкомыслием, закамуфлированным под широкую свободу. Посему неудивительно, что за этим одинаковым трудом взросления Пётр не заметил выходных, обычно таких ярких, а теперь – серых. Яркими оказались будни, и уже одно это должно было бы насторожить: рациональное использование жизни, как знает любой карапуз (на верёвочке арбуз), предполагает обратную иерархию недели, в чём есть своя, кристаллически правильная сермяга.

А началась эта болезненная яркость будней с возвращения Любочки, что может быть странно только внимательным читателям нашей рассказки, но вовсе не тем, кто имел бы сомнительное счастье наблюдать её первый рабочий день по приезду из умного, прямоугольного с виду, приятно-полого города Санкт-Петербурга.

– Как вы посвежели, Любочка, – пропел Пётр, ещё не понимая того, что нужно не петь, а собирать весь свой скудный скарб во лукошко и реактивно удаляться, всетщательнейше заметая за собой следы, в такие садули и огороды, где от пустынности и безлюдья раз в декаду любой цокотухе с благодарностью пожмёшь мохнатую лапу, – морской воздух явно пошёл вам на пользу.

– Вы полагаете? – спросила она – а точнее, не спросила, а сказала с самой что ни на есть утвердительной интонацией, которая упруго поставила истца на некое узкое и холодное место.

– Полагаю, – ответил он, уже не играя в игривость, а пытаясь своим ответом нащупать размеры той опасности, которая явно сквозила в двусмысленном Любочкином утверждении-ответе, и, не услышав ничего в ответ, а следовательно, не нащупав искомого, он сказал ей со всей непосредственностью, прямотой и искренностью искусного лгуна: – Ладно, это всё ерунда. Давайте за работу. Дел – завались, так что все подробности – до вечера. Итак, начнём с нового егоровского иска к «Росинтербизнесконсалтингу», или, как говорим мы, профессионалы своего дела и пламенные борцы за законность в этой стране, к «Роскакашке»…