О дереве судят по плодам - [45]
Над нами одна за другой промелькнули чайки. На канале они появились сразу, как только строители повели воду через Каракумы. На запад вслед за водой полетели.
Они и теперь летят. Их много на всей трассе! И там, где берет она свое начало, у берегов Амударьи, и на Келифском Узбое, и на Хаузханском море, и в долине Гяурса, и на озерах под Ашхабадом, и рядом а Геок-Тепе — на Копетдагском водохранилище.
Чайки летят в пустыню. Они не страшатся ее, потому что летят дорогой воды, дорогой жизни.
Но путь, по которому летят чайки, сперва прошли люди. И прошли не раз. Пустыня обрушила на них всю свою жестокую силу: зной, безводье, глухое безмолвие, гнетущее чувство одиночества, отрешенности от мира. Смельчаки рисковали жизнью ради одной цели: найти уклон на запад, найти тот единственный путь через юго-восточные Каракумы, чтобы направить воду на плодородные земли древних оазисов и на земли, которые никогда не знали плуга.
Эту задачу решали многие.
В тяжелые годы Великой Отечественной войны в Каракумы было отправлено несколько экспедиций. Одну из них — комплексную возглавил лауреат Ленинской премии Иван Васильевич Болтенков. Экспедиция должна была наметить трассу Каракумского канала.
…Изыскатели подошли к тому месту, где ныне раскинулась Ничка, и повстречались с чабанами. Напоив гостей зеленым чаем, один из чабанов спросил, какая забота их привела в пески.
— Дорогу ищем для большой воды, — пояснил молодой топограф. — Канал будем строить.
— Здесь пойдет вода? — удивились чабаны и почти в один голос заявили: — Никогда этому не бывать!..
В подтверждение один из чабанов взял пиалу и выплеснул из нее чай. Песок бесследно поглотил влагу.
— Нет, здесь никогда не потечет вода. Пустыню не победишь, — убежденно сказал чабан, выплеснувший рай.
И все-таки канал построен. На его берегах совхозы рождаются. Его водой орошаются посевы хлопчатника, сады, виноградники, бахчи. Обводнены миллионы гектаров пастбищ.
…Чайки летят в пустыню. Чайки — спутники воды.
Недалеко уж им до Бахардена и Небит-Дага. И наступит такое время, когда они достигнут Каспия, куда донесет свои воды Амударья.
— А не рассказать ли еще один случай? — вывел меня из задумчивости моторист, которого, как я понял, начинало томить обоюдное молчание.
— А есть такой?
— Есть.
— Веселый?
— Судите сами!
— Ну тогда валяй.
— Однажды поручили доставить мне рабочих на земснаряды. День был весенний, теплый. На катере моем, как видите, чистота и порядок. Так вот, раз такая погода, думаю, и катер у меня чистый, неплохо было бы и мне приодеться. Была у меня новая нейлоновая сорочка — друг из Москвы привез ко дню рождения. Надел я новые лавсановые брюки и эту сорочку и таким пижоном стал… Да. Потом посадил землесосчиков и подкинул их чуть ли не до Часкака. Оттуда иду порожняком и вижу на левом берегу двух женщин. Они что-то кричат и машут руками. Думаю, надо подъехать. Может, беда какая… Пристаю к берегу. Это оказались две казашки. Одна совсем дряхлая, сморщенная старуха, другая — ничего, молодая и красивая.
— В чем дело? — спрашиваю.
— Отвези нас в Ничку, сынок. Очень просим, отвези, — прошамкала старуха. — Заплатим, — и полезла за кошельком.
— Садитесь, говорю. Но платы с вас не возьму. Катер-то не мой, а государственный.
Сели они сзади меня, и мы поплыли. Женщины молчали, и я молчал. Сколько так плыли, не помню. Вдруг кто-то толкает меня в спину. Обернулся — старуха. Потом глянул на молодую и понял, что с ней творится что-то неладное. Она опустила голову и обхватила живот руками.
— Сынок, — говорит старуха, — пристань, пожалуйста, к берегу. У дочки моей вот-вот роды начнутся…
«Эх, думаю, вот это номер». Только этого еще не хватало. Даже потом прошибло. Но делать нечего, надо приставать к берегу.
Катер сходу вошел на мель, молодая казашка охнула, застонала и еще больше скорчилась на сиденье.
Я поднялся и хотел сойти на берег, но старуха меня остановила:
— Нет ли у тебя чайника, сынок?
— Есть, говорю.
— Так вот, — говорит, — согрей-ка поскорее водички, пока не началось…
Я схватил чайник, зачерпнул воды и — на берег. Разжигаю костер, а руки так и прыгают, трясутся. Почему волнуюсь, сам не пойму.
Вскоре вода согрелась, и я принес чайник на катер.
И опять хотел удрать, да старуха не пустила.
— А нет ли, — говорит, — у тебя какой-нибудь чистой тряпки? Тряпки нам обязательно понадобятся.
— Тряпок нет, — отвечаю.
— Что же делать, что же делать? — шамкает старуха, а сама пристально смотрит на мою нейлоновую сорочку.
Не помню я, как расстегнул воротник, как снял рубашку и отдал старухе. Запомнил только ее слова:
— Ну, а теперь, сынок, иди. Туда, на берег, иди. Там и подожди.
Я выбрал большой саксаул, лег под ним на песок. Долго лежал, все прислушивался: не раздастся ли детский плач. Но кругом — ни одного звука.
Наконец с катера донеслось:
— Эй! Где ты там? Иди сюда!
Ни живой ни мертвый подошел я к берегу и взглянул на катер. Там головой к корме, на брезенте, лежала молодая казашка. Глаза закрыты. Бледна. Брови чуть заметно вздрагивают. На бледном лбу крупные капли пота. А рядом с ней, на правой ее руке, завернутый в мою рубашку ребенок. «Эх, думаю, вот это томаша! Было нас трое, а стало четверо». Лицо у ребенка розовое, сморщенное, беззубый ротик открыт, словно он хочет засмеяться или чихнуть.
В сборник вошли две повести. Одна из них — «Золотая подкова», в которой показана судьба простого сельского парня Байрамгельды, настоящего героя нашего времени. Другая — «Хлебный жених», раскрывающая моральный облик молодых людей: приверженность к вещам, легкому и быстрому обогащению одного из них лишает их обоих настоящего человеческого счастья.
Когда Англия вступила в Первую мировую войну, ее писатели не остались в стороне, кто-то пошел на фронт, другие вооружились отточенными перьями. В эту книгу включены три произведения Г. К. Честертона, написанные в период с 1914 по 1917 гг. На русский язык эти работы прежде не переводились – сначала было не до того, а потом, с учетом отношения Честертона к Марксу, и подавно. В Англии их тоже не переиздают – слишком неполиткорректными они сегодня выглядят. Пришло время и русскому читателю оценить, казалось бы, давно известного автора с совершенно неожиданной стороны.
Июнь 1957 года. В одном из штатов американского Юга молодой чернокожий фермер Такер Калибан неожиданно для всех убивает свою лошадь, посыпает солью свои поля, сжигает дом и с женой и детьми устремляется на север страны. Его поступок становится причиной массового исхода всего чернокожего населения штата. Внезапно из-за одного человека рушится целый миропорядок.«Другой барабанщик», впервые изданный в 1962 году, спустя несколько десятилетий после публикации возвышается, как уникальный триумф сатиры и духа борьбы.
В книгу вошли повести и рассказы о жизни подростков. Автор без излишней назидательности, в остроумной форме рассказывает о взаимоотношениях юношей и девушек друг с другом и со взрослыми, о необходимости воспитания ответственности перед самим собой, чувстве долга, чести, достоинства, любви. Рассказы о военном времени удачно соотносят жизнь нынешних ребят с жизнью их отцов и дедов. Издание рассчитано на массового читателя, тех, кому 14–17 лет.
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.