О чём поют воды Салгира - [10]

А дома больная Мамочка, заболела вчера. Боится холеры, которую сейчас очень легко заполучить. На душе такая безответная грусть. Помнит ли Таня[6] обо мне? Ходят слухи, что Харьков занят повстанцами. Несчастные харьковчане, вряд ли им живётся лучше, чем нам. Мы нашли себе другую комнату, через неделю переедем туда.

Меланхолия

Запад гас. И кровавое солнце пылало,

Чуть качались берёзы, вершины склонив,

Где-то скрипка вдали так печально рыдала,

Жемчугами пространство пленив.

На окне, в тесной вазе цветы увядали,

Отряхнув лепестки, наклонившись к стеблям.

Так им хочется жить, а они умирали

И к закатному солнцу стремились, к лучам.

Всё так мрачно кругом, так пустынно, уныло, —

Нет простора. Весь мир, как глухая тюрьма,

Снова солнца усталое сердце просило.

Но уж тьма, беспросветная тьма.

2 — VII — 1920. Симферополь

Песня

Мое сердце уснуло, как дитя в колыбели,

И во сне, как дитя, улыбнулось так сладко;

Убаюкано трелью отдаленной свирели,

Оно спит так спокойно и бьется украдкой.

Мое сердце в неволе, в жизни так утомилось,

Дикой страстью не бьётся, не верит, не слышит.

Как невинный младенец в колыбели забылось.

Оно спит беспробудно, не просит, не ищет.

8 — VII — 1920. Симферополь

Запись от 13 / 26 июля 1920 г

Сегодня у соседей тихо, а вчера у них были гости. Чурилин читал свои стихи, да с таким пафосом, что я хохотала. Мне они совсем не нравятся: ерунда, в футуристическом стиле[7].

В этом доме столько народу живет и столько приходит, что я совершенно спуталась, — кто здешний, кто нет. К Чурилину приходит жена…

Самый симпатичный из них — Аренс. Говорят, он даже сам себе белье стирает.

Песнь нищеты

Сквозь холодный туман загорелась заря,

Бледный свет в полутьме расстилается,

От молчанья ночного очнулась земля

И в безмолвной тоске пробуждается.

И сильнее печаль моё сердце гнетёт,

Тише песня звучит безответная…

Раб житейской нужды, раб житейских невзгод,

Я люблю тебя, ночь беспросветная.

…Пусть лишь ночью, во тьме, льются кровь и вино,

И блестят груды злата холодного,

Пусть от взоров людских будет скрыто оно,

Это зло, всего мира голодного…

1 — IX — 1920. Симферополь

Песнь узника

Завтра — казнь. Так просто и бесстрастно

В мир иной душа перелетит.

А земная жизнь так безучастно

На земле по-прежнему шумит.

То же встанет солнце золотое

И осветит мой родимый край.

О, прощай, всё милое, родное,

Жизнь моя разгульная, прощай!

Я не верю, что с зарёй остылой

Страшный миг однажды подойдет…

Но когда ж конец?! Ждать нету силы.

Жить нельзя. Так что же смерть не идет?

1 — IX — 1920. Симферополь. Семинарский переулок. На диване. Вечер. Никого нет.

Север

Где диких степей беспредельная даль

Окутана дымкой ночною,

Где мрачных лесов вековая печаль

Угрюмой манит красотою,

Там думы мои — в тех лесах, городах,

Где годы, как сны, пролетели;

Где светлые грёзы тонули в мечтах

Под звонкие вешние трели.

…А южная ночь безучастно молчит,

Холодною веет тоскою,

И тёмное небо огнями горит

И чуждой глядит красотою.

Мне душно и страшно. Зловещий покой

Кругом воцарился угрюмый…

О, мчитесь вы дальше незримой волной,

Тяжелые, страшные думы!

Мне вспомнился вечер. В багровой заре

Кровавое солнце пылало.

Деревья склонились ветвями к земле

И шумная жизнь затихала.

Всё было спокойно. Младая весна

Не сеяла горькой печали…

Я молча стояла в тени, у окна,

Смотрела в родимые дали;

Туда, где летят в небесах облака,

Где лес над рекой молчаливой.

И жизнь мне казалась проста и легка,

Такою веселой, игривой…

Зачем вспоминать? Не вернётся весна,

И прежняя жизнь не вернётся.

И в дальнем краю, где дышала она,

Печаль черноокая вьётся.

Там кровь и вино, точно реки текут,

Смешались и смех, и рыданья.

Там песнь погребальную ветры поют

В тупом и холодном страданье.

А сердце трепещет и рвётся вперед,

Где Север, забрызганный кровью,

Скорее туда, где страданье живёт,

Залить его светлой любовью!

15 — VII — 1920. Симферополь

Запись от 1 / 14 сентября 1920 г

Вот лето и прошло. Сегодня был молебен. Ровно год тому назад я так же была в соборе, так же в новой гимназии, среди чужих девочек.

Запись от 4 / 17 сентября 1920 г

Гимназия. Занимаемся с трёх часов, по-новому стилю; если пять уроков, как должно быть, то кончаем в 7 Ѕ. Класс у нас проходной; заниматься очень трудно, кругом шумят. Класс по составу девочек ничего себе, кривляк и ломучек мало, но есть.

Сижу я с Милой. Сегодня утром она приходила ко мне учить историю, так как у меня книги нет. Но учили мы недолго: до того ли! Потом я ей читала свои стихи, потом декламировали любимые стихотворения; потом просто говорили о том, о сём, о нашей жизни.

Домашние новости. Папа-Коля совсем захандрил. Большевики на носу.

И квартирный вопрос! Завтра или послезавтра приедут Деревицкие[8], значит, нас с квартиры долой. Куда мы денемся? Хоть бы можно было устроиться ночевать у Мамочки на службе, в округе[9]. Мечтать приходится о немногом. А ведь у каждого коммерсанта, наверно, комнат десять есть в запасе!

Внешние события. Говорят, что к первому снегу мы будем в Харькове, будто бы Румыния объявила войну большевикам, будто бы путь открыт до самой Москвы; будто бы Врангель сказал, что зимовать мы будем на Украине, даже чуть ли не в самой Москве. Что-то происходит. Что-то будет.