О чём поют воды Салгира - [8]

Запись от 16 / 29 апреля 1920 г

Колчак расстрелян. Погиб мой идеал. Он не бежал из Иркутска, когда представилась возможность, он говорил, что уйдет последним и… был убит большевиками. Больше некого любить, некому так безумно верить, не на кого надеяться. Он умер, а с ним как будто умерла и часть моей жизни.

И Россия, неблагодарная Россия, которую он так любил, тоже скоро забудет его. И жалеет ли его кто-нибудь искренно, пролил ли кто-нибудь слёзы над его могилой, если ещё есть могила у этого «контрреволюционера».

«Напрасно ты ждёшь его ночью глухой…»

Напрасно ты ждёшь его ночью глухой,

Напрасно томишься в полуденный зной,

Напрасно ты слёзы холодные льёшь,

Зовёшь его, плачешь и снова зовёшь.

Где ветер гуляет на поле глухом,

В далёком краю, за высоким холмом

Лежит он в крови, одинок, недвижим,

И воронов стая кружится над ним.

Из раны сочится холодная кровь,

Как в сердце твоём молодая любовь.

Над ним шелестит серебристый ковыль,

И ветер наносит горячую пыль.

Напрасно томишься в светлице своей

И ждёшь его с диких, безлюдных степей.

Не скоро осушишь ты слёзы о нём.

Жгут свежие раны на сердце твоём.

1 — III — 1920

Мотив

Холодные звёзды сияли,

Глядели жестоким обманом,

Угрюмые скалы молчали,

Окутаны синим туманом.

У берега море шумело,

Холодной волною плескало,

Разбитое сердце болело,

Безумное сердце стонало.

Тяжёлые, страшные думы

Носились, как призраки ночи,

Бродили по скалам угрюмым,

Впивались в холодные очи.

В безумных порывах печали

Душа отдавалась обманам,

А гордые скалы молчали,

Окутаны синим туманом.

1 — III — 1920

Le Revenant (призрак — фр)

Посвящается А.В. Колчаку

1. «Вновь предо мною виденье…»

Вновь предо мною виденье, —

Выплыло, будто туман,

Иль это сердца волненье,

Или жестокий обман?

Слышу я нежные трели

В бледном сиянье луны,

Звуки печальной свирели

Слышатся в ласках весны.

Чудится чьё-то дыханье,

Сдержанный шёпот, привет.

Чудится снова мечтанье

Счастливо прожитых лет…

Призрак, взгляни на мгновенье:

— Лунная ночь и покой.

Я пред тобой, как виденье,

С жаркой, горячей мольбой.

Горе меня утомило,

Сердце устало страдать.

Сердце так рано застыло

И научилось молчать.

Тесно мне, скучно и душно.

Влей же мне в душу огня!

Что ты глядишь равнодушно,

Или не слышишь меня?

Хочется шума и света,

Громких, весёлых речей,

Ласки, любви и привета

И неизвестных страстей.

Всё, что на сердце таила, —

Ненависть, страсть и упрёк, —

Всё пред тобою открыла

В Богом назначенный срок.

Хочется ласковой песни,

Хочется жизни иной.

Призрак любимый, воскресни

Снова для жизни земной!

2. «Звуки струились с небесных высот…»

Звуки струились с небесных высот,

Слышалась песня святая.

Духов спустился с луны хоровод,

Призрака тень окружая.

Музыка, музыка… Звуки лились,

В сердце так сладостно пели…

Молча тяжёлые мысли взвились

И в пустоту улетели.

Стало так ясно, так радостно вновь.

Жизнь пробудилась живая.

Вот она снова вернулась — Любовь,

Вот она — страсть молодая?

Тени, луна, полуночный покой,

Песнь отдалённой свирели…

В жарких объятиях нежных с тобой

Слышу я нежные трели…

3. «Музыка смолкла, и снова…»

Музыка смолкла, и снова

В сердце сомненья вошли.

Замерло нежное слово

Где-то в туманной дали.

Призрак холодный угрюмо,

Молча стоял предо мной.

В сердце таилися думы,

Полные мрачной тоской.

Горе души одинокой

Призрак понять не сумел,

Крылья расправил широко,

Вместе с мечтой улетел.

…Было ль то просто желанье

Или жестокий обман,

Или мольбы и мечтанья

В сердце открывшихся ран?..

29 — 06 — 1920. Симферополь

Запись от 23 апреля / 6 мая 1920 г. Симферополь

Мы живем на самой окраине города, в «уезде». Кварталом ниже нас проходит линия железной дороги, а за нею степь. В степи еврейское кладбище, у стены которого расстреливают. Вокруг Симферополя тянутся небольшие горы. С начала Бетлинговской виден южный берег, Чатыр-Даг и другие высокие горы. На нашей улице есть мечеть — такая прелестная, квадратная, маленькая, с очаровательным минаретом, такая изящная, славная! В девять часов утра и вечером с минарета кричит мулла. А газетчик кричит: «Телеграмма! Телеграмма! Занятие нами Одессы!»… А мои золотые часы всё ещё лежат в комиссионной конторе.

Не в замученный, полуразрушенный Харьков я хочу вернуться, а в такой, каким я его покинула, чтобы громкое «Чайковская, 16», не произносилось с трепетом и позором[5], чтобы не на виселице увидела я тех, кого так страстно хочу я видеть, и не в морозную ночь, а в ликующий майский день. О, Боже, это только мечта. Слишком это хорошо для мира! Мир полон страданий, разочарований, печалей, люди не умеют жить. О, если б кто-нибудь открыл тайну жизни, для чего она дана людям, какая её цель!

Запись от 21 апреля / 4 мая 1920 г

Сегодня мне исполнилось 14 лет. Мамочка угостила меня какао, а Папа-Коля подарил общую тетрадь для дневника, а вечером собираемся идти куда-нибудь, в театр или в кинематограф. А мне ничего не хочется. Не так я думала провести этот день. В прошлом году этот день прошёл очень незаметно, все забыли о нём. Это было как раз в то время, когда нас Саенко выселял с Чайковской. Тогда я думала, что на будущий год в этот день я соберу девочек и… Воздушные замки! А теперь никакой театр меня не прельщает.

Хочу в Харьков! Хочу радостных известий… слишком многого. От всей души желаю себе счастья, на четырнадцатый год моей жизни, больше, гораздо больше, чем в прошлом. Желаю вдохновенья, бодрого настроения, надежды и веры. Хочу, чтобы на день моих именин произошёл какой-нибудь политический переворот (к лучшему, конечно). Побольше вдохновенья хочу! Сегодня я уже написала одно глупое стихотворение с длинными строчками, какое-то расплывчатое, неясное.