Ноябрь, или Гуменщик - [28]

В избе же Имби и Эрни стояла тишина, и даже огня в тот вечер они не вздули.

* * *

Под вечер Лийна сидела в своей каморке и занималась рукоделием. Рейн Коростель, зевая, зашел пожелать ей спокойной ночи, проверил, в целости и сохранности ли его тайное сокровище — чудесная торбочка, и отправился на боковую. Клопы принялись покусывать его, запел сверчок за печкой, мыши заскреблись тихонько и усыпляюще, но Лийне еще совсем не хотелось спать. Она сидела за шитьем, потом решительно поднялась, пошла в кладовку, достала из баночки волшебной мази, помазала ею губы и, кувыркнувшись, обернулась волчицей.

Затем выбежала в снег, в морозную зимнюю ночь. Лийне нравилось иногда, просто так, без всякой для себя выгоды, обернуться волчицей. В таких случаях она не тревожила соседских овец и не резала в лесу зайцев, она просто бежала, наслаждаясь стремительным движением, какого ей бы никогда не достичь в человечьей шкуре. Волчицей ей ничего не стоило отмахать несколько верст ровным стремительным бегом, нестись, вздымая клубы снега, продираться сквозь густые заросли, в которых человек запутался бы, как муха в паутине. Волчицей не приходилось опасаться, что сзади на тебя может напасть какая-нибудь нечисть, волк никого не боится, разве только охотников, но волк-оборотень и их не боится. Хорошо быть волчицей. Лучше этого Лийна никаких развлечений не знала. Отец подарил ей на день ангела волчью мазь и научил пользоваться ею, правда, в первую очередь затем, чтобы на столе всегда было свежее мясо. Однако отец не имел ничего против того, что Лийна иногда пользовалась мазью просто так. “Дело молодое, пусть себе порезвится!” — считал он и отправлялся к знахарке за новой порцией мази.

Лийна бежала, бежала и наконец оказалась в поместье. Окна господского дома еще светились, слышна была музыка. В одном из окон Лийна заметила силуэт молодой женщины и подумала: так это и есть новая баронесса. Она подошла поближе и просунула морду между железными прутьями ограды.

И тут она заметила, что в саду стоит кто-то. Это был мужчина, он не сводил глаз с окна, в котором время от времени мелькала смутная тень молодой барышни. Человек сжимал в руке шапку и стоял, не шевелясь. Только время от времени он приоткрывал рот. Если бы Лийна была здесь в своем человечьем обличье, она бы не узнала в темноте человека и не разобрала бы его слов. Но сейчас у нее были волчий нюх, волчье зрение и волчий слух. Знакомый запах тотчас сообщил ей, что человек этот — кубьяс Ханс, а навострив уши, она расслышала его бормотание.

— Я люблю вас... — повторял Ханс. — Я люблю, люблю вас... я ... люблю... — Иногда он сглатывал комок в горле и снова продолжал: — Я люблю вас, люблю вас, люблю...

Звучало это довольно нелепо, да Хансу и самому было как будто немножко неловко повторять одно и то же: так заяц оставляет после себя в зарослях катышки помета — один точь-в-точь как другой. Кубьяс, наверное, и рад был бы произнести что-нибудь другое, послать в зимнюю ночь, в сторону мелькающего в окнах женского силуэта и другие слова, но не умел. Неуклюжее, нелепое выражение — я люблю вас — вертелось у него на языке, а других он не знал. Так что не оставалось ему ничего другого, как повторять без конца единственно это.

И он беспомощно бубнил до тех пор, пока в поместье не погасло последнее окно, произошло это уже далеко за полночь. И все это время вокруг поместья бродила волчица-оборотень, с удивлением рассматривая Ханса, потому что ничего подобного ей видеть еще не доводилось.

14 ноября

Утро выдалось морозное, бодрящее, воронье галдело в кронах деревьев, прилетела синица, устроилась на заборе, принялась чистить перышки. Батрак Ян прикладывал снег к фингалу под глазом, потихоньку сетуя на тяжкую сиротскую долю несчастного крепостного.

Хозяин его Карел в надежде избавиться от хвори крепко запил. По утрам рука его первым делом тянулась за бутылкой. Оросив рот отпугивающей лихорадку жидкостью, он отправлялся в кабак. Там Карел лечился целый день, а вечером, уже в темноте, с шумом возвращался домой и принимался, измываясь над Яном, проверять, что тот наработал за день. Карел никогда не бывал доволен трудами Яна, и здоровенная палка, без которой хозяин теперь никуда не ходил, чтобы с пьяных глаз не свалиться где-нибудь, частенько гуляла по спине Яна, как по барабану. Жизнь Яна стала совсем невыносимой, и он начал подумывать о побеге — в далекие и праздные теплые края, про которые ему как-то рассказал один разбитной цыган, потом его еще повесили за церковью — за содомский грех, вместе с его козой. Да только на другой день, когда боль от побоев стихала, он понимал, что в зимнее время дать тягу от хозяина не так-то просто. Прежде чем доберешься до праздных краев, придется немало поплутать здесь, в занесенных снегом лесах. Мороз тебя заморозит, а что от тебя останется — то станет добычей волков да леших.

Еще беспокоили батрака любовные дела. Ян сильно страдал по барской горничной Луйзе, да только гордячка, первая красавица на деревне, и внимания не обращала на жалкого батрака. К тому же после того, как наелся мыла в барской кладовой, Ян прослыл дурачком. И как ни старался он подъехать к ней, всегда встречал от ворот поворот.