Ноябрь, или Гуменщик - [2]

— Ну отчего же, можно и самому! — отозвался гуменщик. — Меру только надо знать. Я и сам бывало... скорее из интересу, но я беру немножко молочка, малость каши, горстку муки пшеничной... Изредка щепоть доброго барского табаку. А иные так прямо с большим корытом отправляются! Давно ли то было, когда Имби с Эрни разворотили стену своей избы — возвращались с целым корытом добра. Потом через эту дыру их и дождем заливало и снегом заметало, оба так занедужили, что хоть плачь. Старые люди, и куда им столько всего?

— Да что про них говорить, эти и хвою из муравейника готовы утащить! — махнул рукой домовик езеп. — Они ведь только и делают, что по чужим амбарам шастают. Вот и к тебе на днях наведывались.

— Вот как? Но у меня же и взять нечего!

— То-то и оно. По всем углам шуровали, в конце концов принялись дверь с петель срывать. Тут уж я выскочил да надавал им затрещин. Вмиг скрылись.

Гуменщик рассмеялся и вышел на крыльцо покурить трубку. Кто-то с мешком в руках шел мимо гумна, поздоровался с Сандером. Гуменщик узнал Ханса — кубьяса[2], молодого худосочного мужика, доброго своего приятеля. Ханс подошел, протянул руку.

— Куда это ты, — спросил гуменщик для начала разговора, — в такую собачью погоду?

— На мызу. Дело там у меня.

— Ого! И что же это за дело?

— Э-хе-хе, — рассмеялся Ханс. — Долгая история. Удачный денек у меня нынче выдался. Ну, слушай! Утром вызывает барон к себе меня да амбарщика и спрашивает, почему, мол, в амбаре зерна так мало. Зерна там, ясное дело, всего ничего, я и сам видал, как там, бывало, по десять домовиков орудуют, удивительно, что еще все подчистую не разворовали. Ну, Оскар барону объясняет: мол, это мыши, особенные такие здоровенные мыши, эстонской породы, этой осенью расплодилось их незнамо сколько, и очень они прожорливые. Пробираются с поля в амбары и жрут все подряд. Барон рассердился и спрашивает: неужели нет никакого средства от мышей? Вот тут-то меня и осенило, говорю: как так нет — пусть барин даст мне деньжат, и я куплю ему кота! Оскар-амбарщик аж побледнел — до того ему обидно стало, что не ему такая мысль в голову пришла, он ведь у нас первый жулик и обманщик. А барон обрадовался, дал мне серебряных монет и велел сегодня же вечером доставить в амбар кота. Теперь вот и несу его. То-то барин обрадуется!

— Где ж ты кота раздобыл? — спросил гуменщик.

— У Эллы-знахарки отловил! Их там тьма, — объяснил Ханс. — Нынче и впрямь славный денек — ни за что ни про что полная горсть серебра! Оскар-амбарщик с досады прямиком в корчму направился. А у тебя что новенького?

Гуменщик рассказал про батрака Яна и про то, как тот объелся мыла. Ханс презрительно поморщился.

— Это наша, эстонцев, беда, что дурачья много. Такие только весь народ позорят, — сказал он. — Дурная голова — это последнее дело. Воруй себе на здоровье, да знай меру. Я вот смотрю на этого Оскара-амбарщика — просто диву даюсь его жадности.

Они распрощались, и кубьяс направился в поместье, держа в руках мешок с мяукающим котом.

Недолгий день был уже на исходе, сумерки не заставили себя ждать и окутали все вокруг. Ни звезд, ни даже луны видно не было, только редкие огнехвостые домовики проносились по небосводу с торбами наворованного добра. Порой кто-то взвизгивал и гас — это означало, что хозяин застал вора и трижды ударил левой пяткой о землю, от чего домовик хлопнулся наземь.

Всегда надо быть начеку, иначе растащат все твое добро, только обитатели белеющего в стороне поместья настолько глупы, что не умеют оберегаться от домовиков да несытей, вот их и грабят нещадно. Однако они закупают в Германии новое добро, так что источник этот не иссякает, как никогда не обмелеет Чудское озеро, сколько ни черпай из него воды — хоть ковшом, хоть ведром.

Гуменщик погасил трубку и вернулся в избу. Темный ноябрьский вечер незаметно перетек в ночь.

2 ноября

Навий день (День поминовения усопших)

Погода с утра опять выдалась на редкость мерзкая, в воздухе висела мелкая холодная морось, лужи за ночь затянуло тонким ледком, и ветер гонял ошметки жухлой листвы. Да ведь под навий день завсегда такая погода, подумал Рейн Коростель и натянул овчинный тулуп.

Рейн Коростель давным-давно овдовел. Жену его прибрала чума, когда дочка Лийна была совсем еще кроха. А теперь Лийна уже на выданье, вот оно как быстро время летит! Рейн даже приглядел дочке подходящего жениха и считай что сговорился с ним в корчме, так что на будущей неделе жди сватов. Только прежде следует разобраться с делами навьего дня.

— К вечеру стол в бане накрой, — наставлял он дочку. — Чтоб мать и прочие упокойники насытились всласть. Нечасто им такая удача выпадает, раз в год только, а так один холодный кладбищенский песок жуй. И баньку истопи как следует, пусть попарится несчастная животина.

— Да какая же это животина! — возразила Лийна. — Мама и дед, и кто там еще... Разве можно так говорить? А вдруг услышат. Как знать, вдруг кто-нибудь уже тут!

— Да нет их еще, где же им засветло-то из могил выбраться? Безносая не даст. И нечего тут церемониться. Негоже мерлым такими цацами быть. Да и чем это не животина, они же больше не люди и человечьих фортелей не выкидывают. Я тебе рассказывал, как тетка моя в детстве пошла с соcедской девочкой поглядеть, что упокойники в бане делают да есть ли у них рога и хвост. Ребятишки, одно слово — выдумщики. Отворили они дверь и что же видят — полно в бане курей, с человека ростом, и знай себе парятся да намываются! Ну, так что — курица не животина?